Приключения 1986
Шрифт:
— А ты попробуй учесть одно обстоятельство. Пушнину он у Хлопотина отобрал? Он ее кому-нибудь продаст или… так отдаст…
— На Таньку намекаешь, на супругу? Такой случай я уже обдумал.
Дверь избушки отворилась, выглянула Агния.
— Георгий Андреич, чаю не пили! Второй раз подогреваю.
Смиренно замерло Терново, подчинясь снегам, стуже темноте. Если бы не яркий прямоугольник окна канцелярии, то могло бы показаться, что тут, посреди тайги, вовсе и нет никакого человеческого жилья. Но окно сияет щедрым светом пятилинейной лампы, да и в других домах кое-где, если приглядеться, вздрагивают
Сквозь стекло, лишь понизу забеленное снежными узорами, Татьяна увидела, что, сидя за столом, Георгий Андреевич писал: и мысли его, и чувства сливались воедино, и все в его лице было до отчаянья непонятно Татьяне. Но что? Белов вдруг поморщился, нахмурился и, бросив в сердцах ручку, с досадой посмотрел в окно. Татьяна едва успела юркнуть в сторону.
Совсем другая картина открылась ей, когда она, заслышав за стеной голоса и несколько удивленная этим, решилась снова заглянуть в окно. Теперь вся большая комната была перед ней, и оказалось, что Георгий Андреевич вовсе не в одиночестве. За дальним столом, приобняв найденыша Юрку, сидела Агния; там, как видно, занимались учебой: раскрытые тетрадка и книжка лежали на столе. Возле печки примостился старик Огадаев, который, нацепив очки, чинил пим. Перед висевшим на стене зеркалом стоял взятый на днях на должность объездчика Никита Хлопотин и примерял новую форменную фуражку, а сам Георгий Андреевич стоял рядом с ним и, посмеиваясь, вроде бы подтрунивал над парнем: дескать, до времени, когда фуражку можно будет носить, еще дожить надо. Собственно, они все там в эту минуту с веселым интересом следили за Никитиной примеркой. Впрочем, не все… Девчонка эта, недоросток, смотрела вовсе не на парня, а на директора, и такая влага сверкала и переливалась в ее глазах, что Татьяну наконец-то озарило: соперница!
Больше не смогла смотреть Татьяна. С яростью оттолкнулась от стены, и, уже не таясь, пошла прочь. Ее походка странно потяжелела — заскрипел от быстрых шагов снег. Где-то гавкнула собака.
Злая бессонница напала на Татьяну. Не лежится ей ни на левом боку, ни на правом, а ночь одинокая еще вся впереди…
И вдруг — показалось или на самом деле? — звякнула щеколда калитки. Затаив дыхание, Татьяна прислушалась и дождалась нового звука, уже совсем определенного: стукнула в сенях дверь. И голос, от которого, если бы и спала, подскочила как ужаленная: «Отвори…»
Вошел грузный, застонали половицы.
— Лампу разожги да поставь на пол.
— Захар! С ума ты сошел! Тебе кто велел приходить! — бурно зашептала Татьяна. — Поймают! Мернов три ночи на чердаке сидел у Савелкиных, тебя караулил!
— Караулил, а теперь не караулит, небось простыл. Вот я и пришел, — спокойно отозвался Щапов и, сев на лавку, со стоном вытянул ноги. — Пимы с меня сыми. Или нет. Прежде дай молока топленого, душу погреть.
— С солдатами он теперь заявится, так и знай! — почти на крик сорвалась Татьяна.
— Ну так что ж. В тайге токо таежному человеку ход, а все иные-прочие завязнут.
— Хорохоришься! Найдутся и похитрей тебя! Что удумал! В милиционера стрелять! Карабин упер, это надо! А слухи-то, а слухи какие про тебя! Вполовину поверить, и то уж душегуб получаешься! Ты бы хоть карабин-то им подбросил, и вины бы твоей стало поменьше…
— Карабин — где надо. Я теперь вот с этим хожу, — медленно расстегнув полушубок, похлопал ладонью по невидимому во тьме обрезу. — А слухам про меня ты тоже верь, и другие пущай верят и боятся. Мне так надежней.
— Дык что ж это, господи!
Как ни мало радости испытала Татьяна от ночного визита, но жена есть жена, и все приказы мужа быстро исполнены: лампу засветила, достала из печи плошку теплого топленого молока и стянула с Захара пимы.
— Баньку бы… Вша заела, — с наслаждением шевеля пальцами ног, сказал он.
— Поумней ничего не скажешь? Да ежели в такой час я баню затоплю, назавтра до самого Ваулова каждая собака будет знать, кто ко мне приходил. Нет уж, корми насекомых. Чугун воды есть в печке — достану.
— Ладно. Обойдусь пока и без лишней сырости. Сухость, она зато для здоровья полезней.
— Во-во, зверюгой тебе жить, а не как люди.
— Нужда. Временно, — ничуть не осердясь, философски сказал Захар. — Ничего. Дай срок, в шелковой рубахе и при галстуке опять ходить начну. Ужо махнем с тобой в один такой город, какой я на примете имею, купим дом каменный и всего такого прочего. Заживем припеваючи.
— С тобой напоешься. Каких токо песен?
— Али ехать отдумала?
— Опять ты за свое. Я и думать не надумывала! Все ты за меня решаешь. Такие ли времена, чтобы мне куда-то ехать? Тут у меня корова, жалованье какое-никакое, свой доход есть, а в городе что будет? На фабрике работать да на паек существовать? Или про золото, что ли, про свое опять талдычить будешь? Где оно? Ни разу я его не видала и верить тебе не обязана. У тебя, может, одна горсточка, а ты хвост распускаешь, будто миллионщик.
— Хо-хо, глупая баба, у меня золота стоко — держать в руках тяжело. Может, и миллионщик — это как его продать.
— Во-во, ты уж напродавался. На четыре года — за колючую проволоку. Теперь меня прельщаешь. Оно, конечно, я баба видная, оборотистая, справилась бы, не как ты. Но токо вот тебе мой последний сказ: рассыпь ты передо мной хоть цельный пуд золота, и я не нагнусь. Не желаю! И на том покончим. Харчей тебе соберу и сей же час уходи, за-ради бога, куда-нибудь подальше. Я твердо решила: эта встреча у нас последняя.
— Та-ак… — протяжно сказал Захар и, помолчав, укоризненно покачал головой. — Этаких речей я от тебя еще не слыхал. Али чего напужалась?
— Ничего я не напужалась, а не хочу, и все тут.
— Давай тогда разберем, откуда ветер дует. Часом не оттуда, где ты нынче под окнами стояла? — И, медленно подняв заскорузлый палец, Захар прицелился им, как пистолетом, в сторону управления заповедника.
Татьяна поежилась, открыла рот, чтобы сказать что-то, но не нашлась, смолчала. По лицу Захара скользнула и исчезла в бороде усмешка.
— Я все вижу и все знаю. А как же? Мое дело такое — во все вникнуть.
— Мало ли, зачем я там стояла! — опомнилась Татьяна. — Я как-никак на работе числюсь в заповеднике!
— Не крути. На директора облизывалась, вот и вся твоя причина. Мне ли тебя не понимать? Однако, видать, невелики твои успехи, а? Иначе я бы над тем интеллигентом потешился. Убить бы не убил, а шкуру содрал. Как бы он без шкуры-то пошел? — И Щапов вполне натурально и безо всякой боязни быть услышанным с улицы расхохотался.