Приключения-77
Шрифт:
— Я говорю, Георгий Григорьевич, в такую погоду не здесь жариться, а попивать пивко где-нибудь в «Китае» или у того грека, что на углу Большой Морской и Московской, как его?
Жежора к пиву относился презрительно — напрасная трата времени. Пьешь-пьешь, а толку ни на грош, пропускаешь воду через желудок, да и только. Так он и ответил поморщившись:
— Ну водочку. Холодненькую, прямо со льда, так, чтобы стаканчики запотели. А к ней икорку, балычок, севрюжинку отварную...
Жежора даже крякнул и проглотил слюну, но добавил:
—
— Можно и холодец. А жареные гусиные потрошки, а?! Чтоб они подрумянились и в жиру чтобы плавали...
Жежора буквально истекал слюной, не успевая глотать ее, и все же не мог не сказать о своем любимом:
— И вареники...
— Ну, конечно же, и вареники. И с сыром, и с мясом, и с картошкой...
— И с вишнями, — простонал Жежора и даже глаза закрыл.
А Федор, раздразнив аппетит Жоры Обжоры, на другое перешел:
— Я вот вам что скажу, Георгий Григорьевич, вас люди уважали...
Снова потекли воспоминания, другие, но не менее приятные: вот он стоит на посту у проходной или где в другом месте, и почти всякий, кто мимо пройдет, поклонится. Пожалуй, и в самом деле уважали, а как же иначе? И он расправил плечи, крутнул ус, рявкнул:
— А что ж!..
— Строгий вы были, но справедливый, — продолжал Федор опутывать лестью душу старого полицейского.
— Иначе в нашем деле нельзя, — согласился Жежора и в душе подумал, что и в самом деле он был справедлив. — Ну, бывало, двинешь кого по шее, так не зря же!..
— Мой батя часто говорил, если бы, говорил, вместо Кошары приставом Георгия Григорьевича — куда порядка больше было бы!..
В самую точку попал Федор: быть приставом — это голубая мечта Жежоры: и наяву и во сне он только и думал об этом. Да, оказывается, не один, вон и Иван Гордеевич Бакай, этот могучий, неулыбчивый кузнец, ни перед кем не сгибавший головы, такого же был мнения.
— Что Кошара! Лебезить перед начальством умел, а у рабочих своей въедливостью только неудовольствие вызывал. Отсюда и беспорядки.
Сейчас Георгию Григорьевичу и в самом деле казалось, что причиной всех беспорядков на заводе был Кошара. Действительно, не любили люди пристава, уж больно он досаждал всем своими придирками. А к чему это? Русский человек — он понимает, что к чему. Виноват — получи по шее, нет — будь здоров, иди работай.
«А этот Федор, смотри какой молодец!.. — Жежора искоса взглянул на своего соседа. — С понятием парень. А я его за бунтовщика считал. Оказывается, образумился...»
И чтобы отплатить и за добрые слова, и за разбуженные этими словами сладкие воспоминания, и за то, что, по сути, дважды спас его, Жежора решил предупредить Федора. По-хорошему.
— Да... Так вот что я тебе хочу сказать... Ты... Это самое... поосторожнее... О потемкинцах и прочее... Листовки там разные... А то тут группа начинает образовываться... Следим мы за ней... Как бы тебя не втянули...
И, словно поняв, что сболтнул лишнее, добавил:
—
А Федор в башню. Огляделся — Уюк один.
— Беда, брат!..
— Что такое!
— Да вот... — пересказал только что услышанное от Жежоры.
— Значит, провокатор завелся. А потемкинцев-то чего он вспомнил?
— Да утром же я сказал...
— Обожди, обожди... Так ведь нас в башне всего четверо было. Савва? Быть не может. Значит, Растрепин. Больше ни с кем об этом не говорил?
— Ну что ты! Разве я не понимаю, что за такие слова может быть!
— Тогда он. Я ведь тоже при нем как-то завел разговор, что, мол, пора бы кончать в своих товарищей стрелять. Просто чтобы его испытать.
— А он?
— А что можно, говорит, одним сделать?
— «А если не одни?» — говорю. Задумался. Потом спрашивает: «А много наберется?» — «Да есть», — говорю. Вот весь разговор.
— Так почему же тебя не взяли?
Уюк задумался.
— Возьмут, допустим. А я отопрусь, значит, со мной и концы в воду. Вот и оставили...
Помолчал.
— А ведь представь себе, достаточно узнать, с кем я встречаюсь, и многое понять можно.
Сел на люк элеватора, снова задумался.
— А знаешь, он все это время с меня просто глаз не спускал. Где я, там и он... — Значит, надо убирать, — сказал Федор.
— Кажется, уже опоздали. Раз Жежора говорит о группе... Но все равно надо. Только посоветуюсь. Человек же!
Посоветовались. И начали о Растрепине недоброе вспоминать: то слишком уж к матросским разговорам на баке и в гальюнах прислушивался, то о чем-то долго с боцманом Шоплей шептался, а то видели, как он из каюты «немецкого журавля» — так матросы прозвали уполномоченного контрразведки штабс-капитана Эрнста Карловича Циглера фон Шаффгаузена-Шенберга-Эк-Шауфуса — выходил. Сопоставили все факты — он, больше некому. А раз так, то и двух мнений не было.
— Вам, товарищи, это нужно выполнить. Всегда с ним вместе, легче подстеречь.
Федор и Уюк молча взглянули друг на друга. Николай вытащил две спички, у одной отломал кончик, зажал их между пальцами:
— Тяни! Короткая...
Федор вытащил короткую.
— Когда?
— Как только представится возможность... Но ждать нельзя, тут уж действительно промедление смерти подобно...
А события развивались стремительно. В обед кондуктор строевой команды Олейников со своими подчиненными провел обыск в кубрике кочегаров. У Николая Уюка пропала листовка, засунутая за прибор, да и сам он чувствовал, что все время находится под наблюдением. И в довершение ко всему минер сообщил, что он, проходя по коридору мимо каюты «немецкого журавля», видел там в приоткрывшуюся дверь Жежору и Растрепина и что будто бы «журавль» спросил наводчика: «А с кем он еще встречается?» Ответ услышать не удалось, потому что дверь захлопнулась.