Приключения-77
Шрифт:
— Это точно?
— Совершенно точно, ваше благородие, сам на него донес по начальству, а потом и сопровождал до арестантского вагона. У меня с ним старые счеты...
Да, у Жоры Обжоры к Федору Бакаю были свои счеты. Рабочие судостроительного завода «Наваль» не любили всех полицейских, но пристава Кошару и его помощника Жежору просто ненавидели. И однажды, когда Жежора сходил со строящегося эсминца, трап под ним почему-то перевернулся, и Георгий Григорьевич плюхнулся в воду.
Плавать он умел в далеком детстве, с тех пор это умение прочно забылось, и, кроме того, тяжелая шашка, наган да и вся амуниция тянули ко дну. И Жежора вынырнул только один раз, чтобы глотнуть воды с мазутом. Тут бы ему
— А младший, Тимошка, тот вообще поросенок!..
На Тимофея у Жежоры, пожалуй, самая сильная обида. Было это в октябре одиннадцатого. На «Навале» с помпезной пышностью готовились к закладке дредноута «Императрица Мария». На торжество прибыли сам самодержец всероссийский Николай II с наследником цесаревичем Алексеем, морской министр их высокопревосходительство генерал-адъютант свиты его императорского величества Иван Константинович Григорович, сонм всяких сановников. Для охраны выделили самых внушительных, самых преданных полицейских, попал туда и Жежора. Принарядился, все, что могло блестеть, начистил, в том числе и две медали. Пост — один из самых ответственных, у деревянного помоста, по которому царь со свитой должен идти к стапелю. Все шло отлично, правда, немного беспокоила изжога — переложил вареников на завтрак, и вдруг из-за угла цеха:
— Жора Обжора! Жора Обжора!
Жежора аж дернулся от неожиданности. И снова:
— Жора Обжора! Жора Обжора!
Только оглянулся, а тут ком грязи. Все заляпал: и лицо, и мундир, даже медали. Эх, рванулся за пацаном, да где там — разве поймаешь: скрылся между старыми котлами и трубами, сваленными у кузнечного цеха. И Жежора готов дать голову на отсечение, что это был Тимка, Ивана Бакая сын, хотя потом сам Иван божился, что сынишка во время церемонии стоял с ним неотлучно.
Надо же такое и в такой день! Все полицейские получили по медали, по часам, да еще по золотой десятке на водку, а Жежора — внушение за то, что оставил пост. А как бы могло хорошо получиться: помощник пристава, потом пристав, а там — чем черт не шутит — мог бы и до полицмейстера дотянуть: царская милость служебную дорожку хорошо стелет. Злоба за все это до сих пор не прошла, и он повторил в сердцах:
— Скотина Тимошка! И вся семья у них такая.
— Так вот, Федор Бакай прибыл служить на корабль. Посмотри, чем он тут будет заниматься...
— Будьте уверены, ваше благородие, без моего глазу шагу не ступит! — с готовностью отозвался Жежора.
КОМЕНДОРЫ
У артиллерийского офицера было две заботы: чтобы стреляли орудия и чтобы было достаточно спирта для протирки механизмов. Ну, спирт доставать удавалось. Пусть не по полной норме и не добротный российский, а какой-то вонючий из-за границы, но спирт был. И артиллерийский бог свято придерживался правила, введенного еще с царских времен: пусть отсохнут руки у того, кто израсходует спирт на протирку механизмов. Сия жидкость должна идти исключительно для внутреннего употребления.
Он прекрасно знал, что все эти двадцать три тысячи тонн первоклассной стали и других металлов, двадцать котлов, турбины общей мощностью в двадцать шесть с половиной тысяч лошадиных сил, обеспечивающие скорость хода
А орудия не стреляли. Не все, но большинство. Даже главного калибра. Третья башня вообще неисправна, в первой, носовой, одно орудие негодно, а на вторую комендоров не хватает. Да и остальные башни укомплектованы людьми едва наполовину, и то только для счета. Поэтому он принял Федора с распростертыми объятиями, а когда узнал, что тот и раньше служил на этом корабле, прямо-таки растрогался и даже обнял, обдав запахом перегара.
— В какой был башне?
— В кормовой.
— Дуй туда же. Об остальном я позабочусь.
И вот после трех лет отсутствия комендор матрос первой статьи Федор Бакай, нагнувшись, пролез в броневую дверь четвертой — кормовой башни. Все как и было: срезы броневых щитов, огромные, казалось, занимающие все пространство башни, казенные части орудий с надписями на медных ободках: «Обуховский орудийный завод, 1912 год», площадки, рельсы зарядника, жгуты кабелей, десятки приборов — все это масляно поблескивало в электрическом свете. И, только приглядевшись, Федор заметил двух матросов: один читал книжку, другой протирал какую-то деталь.
— Здравствуйте...
«Граждане? Товарищи? Господа?» — мгновенно пронеслось в мозгу, и сказал нейтральное:
— ...братцы.
— Здоров, здоров, коли не шутишь, — пробасил огромный матрос, неторопливо поворачиваясь. — О! — удивленно воскликнул он. — Ты как сюда попал?
Федор тоже узнал моряка — Савва Хрен, заряжающий.
— А ты?
— Что я? Я все время здесь. Пойдем-ка перекурим.
Вышли из башни, направились на ют к обрезу [4] . Савва протянул папиросу.
4
Ют — часть верхней палубы на корме корабля. Обрез — металлический овальный таз для стирки и мытья чего-либо; наполненный водой, ставится в местах курения.
— Богато живете! — прокомментировал Федор.
— Флот! Бери...
— Да я так и не научился курить.
— Ничего, бери, хотя бы для маскировки. Так как ты сюда попал?
— Да вот так. — И Федор рассказал кратко свою легенду, в которую уже и сам начинал верить.
— А не хотелось?
— Да как сказать... Куда-то ж надо человеку податься...
Раньше Федор не то чтобы дружил, но был в хороших отношениях с Саввой Хреном. Спокойный, рассудительный, всегда готовый помочь товарищу, Савва в вопросах политики был крайне инертным человеком. С одинаковым вниманием он выслушивал речи и большевиков, и меньшевиков, и эсеров, и анархистов и молчал, думая только одному ему известные думы.
Пытался как-то Федор вызвать Савву на откровенность — не получилось, да, собственно, в те суматошные дни как-то и не нашлось времени для серьезного разговора.
Вот и теперь стоит рядом, все такой же молчаливый, спокойный увалень, тянет папиросу. Как с ним себя вести? В глазах доброжелательность, но можно ли идти на полную откровенность?
А Савва словно прочитал мысли Бакая, сказал тихо:
— Я понимаю, столько лет прошло... Я все время здесь оставался... Трудно доверять... Но я же тебя знаю, если ты и попал сюда случайно, то вряд ли спокойно будешь служить...