Приключения двух друзей в жаркой степи (Плюс тридцать пять градусов)
Шрифт:
Настроение у студентов упало. Даже по вечерам ходили кислые. А вот дядя Володя не унывал. Шутил, как всегда, подбадривал, рассказывал всякие забавные истории. Только ночью я иногда просыпался и видел у палатки на фоне звездного неба его силуэт. Он курил.
— Вы что, дядя Володя? — спрашивал я шепотом.
— Ничего, спи!.. Брошу, вот возьму и брошу, — прикуривал он одну папиросу от другой. — Последняя пачка!
Но я знал, что он не бросит. Все курящие так грозятся: последняя пачка…
Лучше
— А ну ее, вашу археологию! Не наука, а прямо каторга какая-то.
Слава ему сказал:
— Ну и езжай домой, к маме, кто тебя держит? Еще и деньги тебе на дорогу соберем.
А он:
— У меня жизненное правило такое: товарищей в беде не оставлять.
И смотрит на одну Риту, выставив напоказ свои маскировочные бинты.
Знаю я теперь, почему он не уезжает!
Вера прибежала от колодца, что возле совхозной конторы:
— С ума сойти! Знаете сколько градусов? Тридцать пять в тени!
— Тридцать пять? — Дядя Володя обмахнул шляпой красное лицо. — Очень хорошо!
— Что тут хорошего, Владимир Антонович?
— При тридцати пяти градусах у настоящих археологов сходит лишний жирок и начинается профессиональная закалка.
— А у ненастоящих? — спросила Вера.
— Те испаряются и исчезают.
Студенты дружнее налегли на ломы и лопаты; никому не захотелось испариться. Я тоже решил доказать, что тридцать пять градусов мне нипочем. Раз сбегал с ведром к колодцу — воду выхлестали моментально. Сбегал другой раз, третий — и впрягся. Можно было и не таскать, никто меня не просил. Но ведь самому неудобно. Они все машут лопатами, устают, а пить нечего.
Я тенниску скинул, бегаю в одних трусах, как Слава. И сам не заметил, как из белого сделался жарко-красным, словно рак вареный. Дядя Володя подозвал меня, смазал всего каким-то кремом и заставал снова надеть тенниску.
— Да я же еще совсем…
— Хватит! Останешься без шкуры, а я потом отвечай перед твоими родителями своей шкурой.
А вот Слава из бронзового стал совсем коричневый. Я с завистью смотрел на его загар.
— Здорово ты!
— Меня солнце любит, — смеялся он. — Рита, подтверди! Рита, как всегда, молчала.
И вдруг на его левом плече я заметил неширокую белую линию, по бокам которой шли такие же белые точки.
— А здесь почему не загорело? — спросил я.
— Не загорело — и все!
Он быстро отошел от меня, словно боялся, что я начну расспрашивать. Пришлось опять обращаться к дяде Володе.
— Это след операции, — ответил он. — В прошлом году Слава ехал с Ритой в кузове, машина перевернулась. Риту он успел вытолкнуть, а сам плечом попал под борт. Ну и раздробило. Пролежал в больнице целое лето.
— Значит, он спас ей жизнь?
— О, ты, оказывается, любитель высоких фраз! — улыбнулся дядя Володя. — Да, спас, если тебе так нравится. Даже в газете писали: «Спас, жертвуя собой!»
Ух ты! Так почему же он стесняется? Если бы про меня написали такое, я бы прыгал до потолка от счастья. И шрам не прятал бы, а, наоборот, выставлял напоказ, как боевую награду. Дал бы газету: «Читай», показал бы шрам: «Смотри!»
Вечером дядя Володя взял меня с собой в клуб — его просили выступить перед жителями Малых Катков, рассказать о раскопках.
Зал был набит — ни одного свободного места, даже вдоль стен стояли. Слушали очень внимательно.
— У меня один вопрос образовался. — Сгорбленный бородатый старичок сам был похож на вопросительный знак. Вот вы сказали, рыбу они здесь ловили и рыбой питались, эти дальние наши родственнички. А у нас в речке самая большая рыба — во!
Старичок под смех всего зала показал полпальца.
— Сейчас у вас и речка — во! — дядя Володя тоже показал полпальца. — А тогда была большая полноводная река, шириной от усадьбы совхоза до песчаного карьера за деревней.
— О! — восторженно выдохнул зал.
— Да! Карьер — прежний правый берег реки. Вообще, здесь все выглядело иначе. Кругом были не степи, а леса, кишевшие зверем. Вот почему здесь и селились древние люди. Вода, рыба, дичь, земли плодородные — что еще им было надо? Правда, зима холодная, но они старались запастись припасами и жили в своих землянках, не высовывая носа наружу.
— Может, тогда климат был другой? — спросил кто-то.
— Особой разницы не было. Для климата три-четыре тысячи лет — сущие пустяки.
— А вот скажите, товарищ ученый, — опять поднялся с места бородатый вопросительный знак, — вы кости выкапываете, посуду ихнюю разную. А как если они от болезней липучих померли? Не пойдет ли зараза по Каткам? Вон у Марфы Липягиной намедни внучонка в больницу забрали — не оттого ли?
Зал шумнул и снова притих. Я тоже с интересом ждал. Что же ответит дядя Володя?
— Я знаю, почему вы спрашиваете. Тут, в деревне, кто-то мутит воду, распускает про нас разные нелепые слухи. Дескать, покой мертвецов нарушают, будет вся деревня в ответе. Или вот про болезни. Ерунда все это, вздорные выдумки невежественных людей…