Приключения Джона Девиса
Шрифт:
– Избави бог! Я уважаю чужие воспоминания, почтеннейший, и не хочу оскорблять память ваших родителей. Что касается жалования, то мы его утроим, как я уже говорил, а вы посоветуйтесь с приходским священником, нет ли какого-нибудь бедного семейства, которому вы могли бы помогать. Во сколько вы обедаете, мистер Сандерс?
– В двенадцать часов, ваше превосходительство.
– Я тоже, и отныне и навсегда прошу вас ко мне обедать, когда вам угодно. Не играете ли вы в карты?
– Случается, ваше превосходительство, когда у господина Робинсона есть время; я хожу к нему, или он приходит ко мне, и мы, проработав целый день, позволяем себе провести вечер за картами.
– Так вот как мы сделаем:
– Покорнейше благодарю, ваше превосходительство, за эту честь!
– Я всегда буду рад вам. Так это дело решенное?
Сандерс поклонился чуть ли не до земли. Сэр Эдвард снова взял Тома под руку и пошел дальше.
На некотором удалении от домика управляющего стояло жилище егеря, который также заведовал и рыбной ловлей. У него были жена и дети – благословенное семейство! Счастье будто поселилось в этом укромном уголке.
Все население поместья сначала испугалось, что сэр Эдвард, приехав в замок, все в нем переиначит, но теперь все совершенно успокоились. Мой отец был известен на флоте своей храбростью и взыскательностью по службе, а в частной жизни я не встречал человека добрее и снисходительнее его.
Он вернулся в поместье несколько утомленный, потому что еще ни разу не ходил так долго с тех пор, как лишился ноги, но тем не менее довольный, несмотря на тоску, которая поселилась в его сердце. Он решил преобразовать все в доме на корабельный манер, чтобы не менять старых привычек. О своем решении он торжественно объявил Тому и Джорджу, камердинеру. Последнему было нетрудно подчиниться, потому что он не забыл еще дисциплины на корабле «Борей». Повар получил надлежащее приказание, и на другой же день все в доме было устроено по правилам, существовавшим на фрегате «Юнона».
На рассвете колокол вместо барабана будил всех обитателей дома, до начала работы было отведено полчаса на завтрак – так всегда делалось на военных кораблях, и сэр Эдвард никогда не допускал, чтобы матросы на пустой желудок подвергались действию сырого утреннего воздуха.
После завтрака слуги, вместо того чтобы драить палубу, принимались натирать полы в комнатах, затем переходили к чистке меди, что также всегда делалось на кораблях. Содержание в порядке замков, ручек каминных лопаток и прочего требовало соблюдения такой же строгой дисциплины, как и на «Юноне». В девять часов сэр Эдвард обходил весь дом и делал смотр, за ним шли слуги, которых наняли с условием, что в случае неисполнения обязанностей они будут подвергаться наказаниям, применяемым на военных судах. В полдень все работы прерывались, и начинался обед; с часу до четырех сэр Эдвард гулял в парке, как прежде, бывало, прохаживался по рангоуту, а слуги между тем занимались, в случае необходимости, починкой окон, мебели, белья; в пять часов звонили к ужину. Наконец, в восемь часов половина прислуги, как на кораблях, шла спать, остальные, то есть вахтенные, несли службу.
Эта жизнь была лишь пародией на ту, к которой сэр Эдвард привык: в ней присутствовала вся монотонность жизни на море, но не было приключений, которые составляют всю ее прелесть и поэзию. Старому моряку недоставало качки, как новорожденному движения, к которому он привык в утробе матери. Ему недоставало бурь, когда человек борется со стихией, недоставало тех страшных игрищ, в которых моряк защищает свое отечество, слава венчает победителя, стыд постигает побежденного. В сравнении с этим всякое другое занятие казалось ему мелким
Между тем отцу удавалось скрывать свои чувства от окружающих. Один только Том, обуреваемый теми же настроениями, с беспокойством наблюдал за сэром Эдвардом. Последний часто бросал тоскливые взгляды на свою деревянную ногу, после чего начинал прохаживаться взад-вперед и насвистывать, как бывало во время бури или сражения. Это горе сильных характеров, которое не изливается, а питается молчанием, есть самое ужасное и опасное, оно не процеживается по капле слезами, а копится в глубине души, и опустошения, произведенные им, становятся видны только тогда, когда сердце разбивается.
Глава III
Однажды вечером сэр Эдвард сказал Тому, что чувствует себя очень плохо, а на другой день, вставая с постели, упал в обморок. Все в доме всполошились, управляющий и священник, которые еще накануне играли с сэром Эдвардом в вист, не понимали этого внезапного недомогания и потому сочли его неопасным, но Том отвел их в сторону и растолковал, в чем дело. Решено было послать за доктором, но, чтобы не потревожить больного, сделать вид, будто доктор заехал случайно, на обед.
День прошел как обыкновенно. Благодаря своей сильной воле отец преодолел телесную слабость, но почти ничего не ел, на прогулке останавливался перевести дух после каждых двадцати шагов, а вечером играл рассеянно и проигрывал.
На другой день приехал доктор. Это сначала немного развлекло отца, но вскоре он снова впал в прежнюю задумчивость. Доктор ясно видел, что это сплин, страшная болезнь сердца и рассудка, против которой медицина не знает верного лекарства. Он, однако, предписал разные возбуждающие средства и посоветовал отцу есть ростбиф, пить вино и искать развлечений, которых в Вильямс-Хаусе как раз таки и не было.
Том использовал все свое воображение: чтение, прогулки, карты – больше ничего на ум не шло, но, как бедняга ни старался, он не мог выдумать ничего такого, что развеяло бы тоску его господина. Он предложил сэру Эдварду последнее средство – поездку в Лондон, но тот заявил, что не в состоянии совершить такое дальнее путешествие и что если уж ему не суждено умереть на корабельной койке, то все же лучше перейти на тот свет из постели, чем из кареты.
Больше всего Тома беспокоило то, что мой отец уже не находил удовольствия в обществе своих приятелей, а, напротив, избегал их. Даже сам Том был ему теперь в тягость. Сэр Эдвард, правда, еще гулял, но всегда один, а вечером, вместо того чтобы играть в карты, уходил в свою комнату и никого к себе не пускал. Что касается еды и чтения, то он ел не больше того, сколько нужно, чтобы не умереть, и вовсе не читал. Ему велено было пить разные травяные настои, но однажды он бросил в Джорджа чашку с отваром, и с тех пор никто уже не смел подавать хозяину другого напитка, кроме чая, в который Том подливал немного рома.
Между тем болезнь сэра Эдварда с каждым днем все усиливалась. Он стал не похож на себя, всегда сидел один и сердился всякий раз, когда кто-нибудь заставлял его говорить. В парке была одна темная аллея, которая оканчивалась тенистой беседкой; больной ходил туда каждый день и сидел там по несколько часов, и никто не смел его беспокоить. Верный Том и почтенный Сандерс беспрестанно ходили недалеко от него, но он их будто не замечал. Хуже всего было то, что он с каждым днем все чаще искал уединения и дольше оставался один. Притом уже приближалась зима, а известно, что туманные дни для несчастных, пораженных сплином, – то же, что листопад для чахоточных. Все заставляло думать, что сэр Эдвард не переживет этого времени, если только не случится какого-нибудь чуда. И это чудо совершил один из тех земных ангелов, которых Господь посылает в мир, чтобы утешать несчастных.