Приключения Джона Девиса
Шрифт:
Остальную часть моего воспитания матушка взяла на себя, но она так умела приправлять свои уроки любовью и лаской, что я чередовал часы отдыха с часами учения, и мне легко было перейти от одного к другому. Тогда уже стояла осень, погода стала холоднее, и мне запретили ходить к озеру. Это тем более меня огорчало, что по некоторым причинам я предполагал, что там происходит нечто из ряда вон выходящее.
В Вильямс-Хаус приехали какие-то незнакомые мне люди, батюшка долго толковал с ними, наконец, они как будто согласились. Том повел их куда-то через калитку парка, которая выходила на луг, отец пошел вслед за ними и, вернувшись домой, сказал матери: «К весне будет готово». Матушка, по обыкновению, улыбнулась, следовательно, неприятного тут ничего не было, но эта тайна чрезвычайно раздразнила мое любопытство. Всякий вечер эти люди приходили к нам ужинать и ночевать, и отец тоже почти каждый день ходил к ним.
Наступила зима, выпал снег. В этот раз нам уже не нужно было расставлять сети – следовало только отворить двери птичника. Все наши прежние питомцы опять прилетели, и с ними еще многие новые, которым они, вероятно, расхвалили на своем языке наше гостеприимство. Мы всем им были рады, и они опять нашли у нас корм и сосенки.
За долгие зимние часы матушка научила меня читать и писать, а отец объяснил первые основы географии мореплавания. Я обожал рассказы о путешествиях, знал наизусть приключения Гулливера и следил по глобусу за плаванием кораблей Кука и Беринга. В отцовской комнате стояла под стеклом модель фрегата, он отдал ее мне, и я вскоре знал все части корабля. К следующей весне я был уже довольно порядочно подготовлен в теории – недоставало только практики, и Том уверял, что я, без всякого сомнения, дослужусь, как отец, до контр-адмирала. Матушка при этом всегда посматривала на деревянную ногу сэра Эдварда и отирала слезы, наворачивавшиеся на глаза.
Наступил день рождения матушки; она родилась в мае, и этот праздник, к великой моей радости, приходил всегда вместе с сухой солнечной погодой и цветами. Проснувшись в этот день, я нашел возле своей кроватки не обыкновенное платье, а полное мичманское обмундирование. Можно вообразить, как я обрадовался; я побежал в гостиную, отец тоже был в мундире. Все наши знакомые приехали на целый день. Одного Тома не было.
После завтрака родители предложили пройтись к озеру, приглашение было принято единодушно, и мы отправились на прогулку, но не обычным путем, через поле, а дальним, через рощу. Я помню этот день так, как будто это было вчера. Как и все дети, я не мог идти степенно, как взрослые, но убегал вперед и рвал цветы, как вдруг, достигнув опушки рощи, посмотрел на озеро и будто окаменел. Потрясенный, я выдохнул:
– Папенька, бриг!..
– Каков! Ведь не принял-таки за фрегат или галетту! – воскликнул отец. – Поди сюда, мой милый Джон, обними меня!
Прекрасный маленький бриг под флагом Соединенного Королевства красиво покачивался на озере. На корме его было написано золотыми литерами: «Анна-Мэри». Незнакомцы, которые уже пять месяцев жили в замке, были плотниками из Портсмута, пришедшими, чтобы построить его. Бриг был окончен еще в прошлом месяце, спущен на воду и оснащен, а я так ничего и не знал. Завидев нас, он сделал залп из всех своих четырех пушек. Я был вне себя от радости.
В бухте озера, ближайшей к роще, по которой мы шли, стояла шлюпка, в ней сидели Том и шестеро матросов. Мы сели в нее. Том стал у руля, гребцы налегли на весла, и шлюпка понеслась по озеру. Шестеро других матросов под командованием Джорджа ждали отца на палубе, чтобы отдать ему почести, следующие по чину, и он принял их с достоинством. Ступив на палубу, сэр Эдвард принял командование, марс-стеньги были развязаны, паруса один за другим распустились, и бриг пошел.
Я не в состоянии выразить восхищения, которое ощутил, увидев вблизи эту чудную машину, которую называют кораблем, а заметив, что он движется, я захлопал в ладоши и заплакал от радости. Матушка тоже заплакала, но не от радости: она подумала о том, что со временем я ступлю на настоящий корабль, и тогда ей будут грезиться только бури и морские битвы. Впрочем, все наши гости получили огромное удовольствие от прогулки. Погода была прекрасная, а бриг послушен, как хорошо выезженная лошадь. Мы сначала покружили по озеру, потом пересекли его во всю длину, наконец, к моему сожалению, бросили якорь и убрали паруса. Мы сели в шлюпку и поплыли к берегу, а затем углубились в рощу, спеша домой обедать; с брига раздался второй салют.
С того дня у меня появилась одна мысль, одна забава, одно счастье: бриг. Батюшка радовался, видя во мне такую тягу к морской службе, а когда мастерам, которые строили судно, пора было возвращаться в Портсмут, он нанял вместо них шестерых матросов из Ливерпуля. Что касается матушки, то она печально улыбалась, когда говорили о бриге, и утешалась только тем, что мне еще семь или восемь лет, и я не могу пока поступить на службу. Но она забывала о школе – о первой горькой разлуке, которая хороша только тем, что готовит к другой, почти всегда следующей за ней.
Я уже знал названия всех частей судна, мало-помалу познакомился и с их использованием. К концу года я был уже в состоянии сам выполнять небольшие маневры, отец и Том были моими наставниками. Это вредило другой части моего обучения, но ее отложили до зимы.
С тех пор как я побывал на бриге и ходил в мичманском мундире, я уже не считал себя ребенком, я бредил только путешествиями, бурями и сражениями. В одном углу сада поставили мишень, отец выписал из Лондона маленький штуцер [3] и пару пистолетов. Сэр Эдвард хотел, чтобы я хорошенько изучил весь механизм огнестрельного оружия, прежде чем примусь за него. Для этого из Дерби приезжал дважды в неделю оружейник учить меня разбирать ружье; потом, когда я уже знал название каждой детали, отец позволил мне стрелять. На это ушла вся осень, а к зиме я уже довольно искусно владел оружием.
3
Штуцер – ружье с нарезами в канале ствола, предшественник винтовки, заряжалось с дула. Появились в XVI веке в Германии.
Осень не нарушила наших мореходных занятий, а, напротив, способствовала им. На нашем озере тоже бывали бури, как на море, и когда начинался северный ветер, поверхность его, обыкновенно столь ровная и спокойная, вздымалась и на ней появлялись валы, которые создавали ощутимую качку. Тогда я лазил с Томом вязать рифы у самых высоких парусов, и это был для меня настоящий праздник, потому что по возвращении в поместье отец или Том рассказывали о моих подвигах, и удовлетворенное самолюбие возвышало меня в собственных глазах.
Три года прошли в этих занятиях. Я не только стал хорошим матросом, смелым и ловким, но и знал уже корабельную работу, так что мог сам командовать. Иногда отец давал мне маленький рупор, и я из матроса превращался в капитана, экипаж по моей команде исполнял работы, которыми я вместе с ним занимался, и я утешался, видя, что и опытные люди совершают иногда такие же ошибки, как я. В других направлениях успехи мои были гораздо меньше, однако географию я знал так, как только может знать ее десятилетний ребенок; также немного знал математику, но латыни и не начинал учиться. Что касается стрельбы, то в ней я делал удивительные успехи, к радости всех близких, за исключением матери, которая не любила всего, что влечет разрушение.
Наступил день моего отъезда из Вильямс-Хауса. Отец решился отдать меня в колледж Гарро-на-Холме, где обучались дети из лондонских дворянских семей. Это была первая моя разлука с родителями, разлука горестная, хотя каждый из нас старался скрыть свою печаль. Со мной поехал один Том. Отец дал ему письмо к доктору Ботлеру, указав в нем, какие направления в воспитании, по его мнению, для меня всего нужнее. Гимнастика, фехтование и искусство кулачного боя были подчеркнуты, что касается латинского и греческого языков, то сэр Эдвард не очень их уважал, однако же не запрещал обучать меня им.