Приключения Джона Девиса
Шрифт:
В поместье все было по-прежнему. Каждая вещь стояла на своем месте, отцовское кресло – у камина, кресло матери – у окна, ломберный стол – в углу, справа от дверей. Каждый во время моего отсутствия продолжал вести жизнь спокойную и счастливую, которая должна была по гладкой и ровной дороге привести его прямо к могиле. Один только я изменил путь и доверчивым взором обозревал новые горизонты.
Прежде всего я отправился к озеру. Отец и Том остались позади, а я пустился со всех ног, чтобы поскорее увидеть мой бесценный бриг. Он по-прежнему плавно покачивался на старом месте, прекрасный флаг его развевался по ветру, шлюпка стояла у причала в бухте. Я лег в высокую траву и заплакал от радости.
Когда подошли отец и Том, мы сели в шлюпку и поплыли к бригу. Палуба была накануне вычищена и натерта воском: ясно, что меня ждали в моем водяном дворце. Том зарядил пушку и выстрелил. Это был призывный сигнал экипажу. Минут через десять все наши шестеро матросов были уже на борту. Теории судоходства я не забыл, а упражнения в гимнастике сделали меня еще сильнее физически. Отец и радовался, и боялся, видя мою ловкость и проворство, Том хлопал в ладоши, матушка, которая тоже пришла и смотрела на нас с берега, беспрестанно отворачивалась.
Позвонили к обеду. По случаю моего приезда в доме собрались все наши знакомые. Доктор и Робинсон ждали нас на крыльце. Оба расспрашивали меня о моих занятиях и были очень довольны тем, что за год я многому научился. После обеда мы с Томом пошли стрелять, а вечер я провел с матушкой. С самых первых дней жизнь моя дома приняла прежнее течение, я везде находил свои старые места, и через неделю год, проведенный в школе, казался мне уже сном.
О, прекрасные, светлые дни юности! Как быстро они проходят и какие неизгладимые воспоминания оставляют на всю жизнь! Сколько важных событий, случившихся впоследствии, совершенно изгладились из моей памяти, а между тем я помню все подробности каникул и времени, проведенного в школе, дней, наполненных трудами, дружбой, забавами и любовью, дней, в которые мы думаем, что и вся жизнь должна быть такой.
Пять лет, которые я провел в школе, пронеслись как один день, а когда я оглядываюсь назад, мне кажется, будто они были озарены совсем не тем солнцем, как последующие годы. Какие несчастья ни пережил я впоследствии, я благодарю Бога за мои юношеские лета. Я был счастливым ребенком.
Мне шел уже семнадцатый год. В конце августа родители, по обыкновению, приехали за мной, но в этот раз они объявили, что я навсегда должен проститься с колледжем. Прежде я мечтал об этой минуте, а тут испугался. Я простился с доктором и товарищами, с которыми, впрочем, никогда особенно не дружил. Единственным моим приятелем был Роберт Пиль, но он уже год назад перешел из нашего колледжа в Оксфордский университет.
Вернувшись в Вильямс-Хаус, я принялся за прежние занятия, но на этот раз родители как будто отошли от них; даже Том, хотя он и не отставал от меня, по-видимому, лишился прежней своей веселости. Я не понимал, что все это значит, но однажды утром, когда мы пили чай, Джордж принес пакет, запечатанный большой красной печатью с британским гербом. Матушка поставила на стол чашку, которую уже поднесла было ко рту. Отец взял письмо, пробормотав: «Ага!», как делал обыкновенно, когда в нем боролись противоположные чувства, потом покрутил его в руках и, не решаясь распечатать, сказал мне:
– Возьми, Джон, это тебя касается.
Я распечатал пакет и нашел в нем патент на чин мичмана с назначением на стоящий в Плимуте корабль «Трезубец» под командованием капитана Стенбау. Наступила, наконец, давно ожидаемая минута! Но, когда я увидел, что матушка отвернулась, чтобы скрыть свои слезы, когда услышал, что отец насвистывает «Правь, Британия», когда сам Том сказал мне голосом, который, вопреки всем его усилиям, был не слишком тверд: «Ну, ваша милость, теперь уже и взаправду», – я был так потрясен, что выронил пакет и, бросившись к ногам матушки, со слезами схватил ее руку.
Отец поднял пакет, перечитал содержание письма раза три или четыре, потом, когда ему показалось, что мы уже довольно предавались нежным чувствам, которые он и сам в душе испытывал, но называл слабостью, он встал, кашлянул, прошелся раза три по комнате, покачал головой и сказал, остановившись напротив меня:
– Полно, Джон, ты уже не ребенок.
При этих словах я почувствовал, что руки матушки теснее обвили мою шею, как будто противясь неизбежной разлуке, и я продолжал стоять на коленях перед ней. С минуту все молчали. Потом я высвободился из рук матери и встал.
– Когда ему нужно ехать? – спросила она.
– Тринадцатого сентября он должен быть на корабле. Сегодня первое, шесть дней мы еще пробудем здесь, а седьмого пустимся в дорогу.
– А я с вами поеду? – робко осведомилась матушка.
– О, да! – воскликнул я. – Я хочу расстаться с вами как можно позже.
– Спасибо тебе, мой милый, мой добрый Джон, – проговорила матушка с невыразимой признательностью, – твои слова – награда для меня.
В назначенный день мы отправились в путь все вместе: отец, матушка, Том и я.
Глава VIII
Чтобы выехать из Вильямс-Хауса как можно позже, отец отвел на дорогу только шесть дней, и потому мы оставили Лондон слева и поехали в Плимут прямо через графства Варвик, Глостер и Соммерсет. Утром пятого дня мы были уже в Девоншире, а часов в пять вечера – у подножия горы Эджком, лежащей к западу от плимутской бухты. Отец предложил нам пойти пешком, сказав кучеру, где мы остановимся; карета поехала по дороге, а мы двинулись по тропинке, чтобы взобраться на самую вершину горы.
Я вел отца, матушка шла сзади, опираясь на руку Тома. Я шел медленно, обуреваемый печальными мыслями, устремив взор на развалившуюся башню, которая как будто вырастала по мере нашего приближения, как вдруг, опустив взгляд, я вскрикнул от удивления и восторга. Передо мной простиралось море.
Море в своей неизмеримости и бесконечности – вечное зеркало, которое ничто не может ни разбить, ни помрачить, неприкосновенная стихия, которая с самого создания мира остается неизменной, между тем как земля, старея, подобно человеку, покрывается попеременно цветущими нивами, пустынями, городами и руинами. Я видел море впервые в жизни, и оно, подобно кокетке, явилось мне во всей своей красоте: будто трепеща от любви, оно вздымало золотистые волны к солнцу, которое клонилось к горизонту.