Приключения Джона Девиса
Шрифт:
Утром созвали пятнадцать проверенных матросов «Трезубца» и в присутствии капитана и лейтенанта устроили нечто вроде совета, на котором, против обыкновения, мнение подчиненных имело более веса, чем мнение командиров. В подобных случаях матросы знают больше офицеров, и, хотя управлять экспедицией должны последние, сообщить нужные сведения могут только первые. В результате было решено, что беглецы, вероятно, скрываются в таверне «Зеленый Эрин», которую содержит один ирландец, по имени Джемми, в деревне Вальсмоут, милях в восьми от берега. Решено было отправить туда
Потом было предложено, чтобы обеспечить предприятию успех, послать вперед какого-нибудь удальца, который постарается разведать, где скрываются беглецы; они, верно, уже знали, что «Трезубец» готовится выйти в море и что их ищут, и потому, конечно, приняли меры.
Но сделать это было непросто: матрос потом дорого бы поплатился, а офицера, как бы он ни переодевался, непременно узнали бы. Совет был в большом раздумье, но лейтенанту Борку вдруг пришла мысль поручить это дело мне: я только что появился на корабле, меня никто не знал, и, следовательно, если я хоть наполовину так умен, как говорил славный капитан, то мне будет несложно с успехом исполнить поручение. Вот почему капитан Стенбау спрашивал, найду ли я деревню Вальсмоут, а потом велел мне ожидать приказаний от Борка.
Часов в пять пришли сказать, что лейтенант ждет меня в своей каюте. Я тотчас пошел к нему, и он, без всяких вступлений объяснив, в чем дело, вынул из сундука матросскую форму и велел надеть ее вместо моего мичманского мундира. Хотя роль, которую определили мне в этой трагикомедии, была очень неприятна, однако я вынужден был повиноваться. Борк говорил со мной как командир, а всем известно, как строга дисциплина на английских кораблях; притом лейтенант, как я уже упоминал, был не тем человеком, который стал бы слушать возражения, даже самые почтительные. Поэтому я снял мундир и, облачившись в широкие шаровары, красную фланелевую рубаху и синий колпак, тотчас принял вид простого матроса, необходимый для успешного выполнения возложенной на меня роли.
Переодевшись, я пошел с лейтенантом к шлюпке, где уже собрались все пятнадцать матросов, присутствовавшие утром на совете. Минут через десять мы ступили на берег в Плимуте. Идти всей компанией через город было невозможно, потому что это привлекло бы внимание и весть о нашем появлении тотчас дошла бы до Вальсмоута, поэтому мы разбрелись в разные стороны, условившись собраться через десять минут под деревом, которое стояло одиноко на холме за городом и было видно с рейда. Через четверть часа сделали перекличку.
Борк заранее составил план кампании и только теперь объяснил мне его во всех подробностях. Мне следовало идти как можно скорее в Вальсмоут, команда пойдет вслед за мной обычным шагом. Таким образом, я окажусь там почти на час раньше их. Команда будет ждать меня до полуночи в развалинах хижины, на расстоянии ружейного выстрела от деревни. Если же в полночь я не вернусь, это будет означать, что я в плену или убит, и в этом случае команда пойдет прямо в «Зеленый Эрин», чтобы спасти меня или отомстить за мою смерть.
Ничто, кроме опасности, которую мне открыли, не могло бы возвысить
В это время в Плимуте пробило восемь часов, я мог добраться до Вальсмоута часа за полтора, а товарищи мои – за два. Я простился с ними, Борк пожелал мне успеха, и я отправился в путь.
Тогда была осень, погода стояла холодная и пасмурная, облака, подобно безмолвным волнам, катились над моей головой, время от времени налетал порывистый ветер, сгибая деревья и срывая с них последние листья, которые били меня по лицу. Сквозь облака просачивался какой-то сероватый болезненный свет, порой начинал лить дождь, который то переходил в морось, то снова превращался в ливень. Пройдя мили две, я вспотел и вместе с тем продрог. Однако я продолжал идти, или, лучше сказать, бежать среди этого мрачного безмолвия, которое нарушалось только стонами земли и слезами неба. За всю свою жизнь я не видел ночи мрачнее этой.
То, что меня ожидало, до такой степени занимало мои мысли, что я шел полтора часа, ни на минуту не замедляя шага, и между тем нисколько не устал. Наконец, я увидел огни Вальсмоута. Я остановился, чтобы осмотреться, мне нужно было пройти к таверне Джемми, прямо, без расспросов. Иначе возникли бы подозрения, потому что нет матроса, который не знал бы этой таверны. Но с того места, где я остановился, видно было только нагромождение крыш, потому я решил войти в деревню, надеясь, что как-нибудь угадаю. И точно, ступив на первую же улицу, я тотчас увидел в другом ее конце фонарь, который, как говорили мне товарищи, висит у дверей таверны. Я пошел прямо туда, вспомнив пословицу, что смелость города берет.
Кабак Джемми по крайней мере не пытался обманывать честной народ почтенной наружностью: то был настоящий разбойничий притон, дверь была как в тюрьме, узенькая и низкая, а над ней зияло отверстие, которое в тавернах называется обыкновенно «шпионским окном»: хозяин действительно смотрел из этой форточки, кто к нему пришел. Я стал глядеть сквозь решетку в этом окошке, но за ним был какой-то темный провал, и только сквозь щели дверей следующей комнаты пробивался свет; я решил, что там кто-нибудь есть.
– Эй, кто там, отворите! – закричал я.
Хотя я и выкрикнул эти слова самым грубым голосом, и притом изо всей мочи ударил в дверь кулаком, однако же ответа не последовало. Подождав немножко, я крикнул опять, но все напрасно.
Я отошел, пятясь от этого странного дома, чтобы осмотреться: мне пришло в голову, что, может быть, эта дверь сделана тут только для вида, а где-нибудь есть другой вход, но окна были закрыты решетками, и я вынужден был вернуться к дверям. Я опять приблизился к отверстию и в этот раз остановился в нескольких дюймах от решетки: кто-то с другой стороны прижался к ней лицом и глядел на меня.