Приключения Джона Девиса
Шрифт:
– Ничего! – пробормотал Боб себе под нос. – «Трезубец» – ходок знатный, не сразу его обгонишь, а капитан знает его, как кормилица своего ребенка. Поучитесь у него, мистер Джон, – прибавил он, оборачиваясь ко мне, – только поторопитесь, потому что урок будет коротким. Мне сдается, что буря еще не совсем разыгралась. Как вы думаете, сколько узлов ветер делает в секунду?
– Двадцать пять или тридцать.
– Браво! – изумился Боб. – Похвально для человека, который только две недели назад познакомился с морем! Но ветер становится все быстрее и быстрее и вот-вот начнет опережать нас.
– Ну что ж, мы поставим еще паруса.
– Гм! Мы и так несем столько, сколько можно, на дерево ведь нечего полагаться. Посмотрите, крюйсель [17] гнется, как прутик.
– Спустить малый стаксель [18] и лисель [19] бизань-мачты! – закричал капитан.
Команда была исполнена в ту же минуту, и скорость «Трезубца» еще увеличилась. Но так как новые паруса накренили его вперед, то он сначала погрузился форштевнем [20] в валы, которые рассекал, подобно Левиафану, и все матросы, стоявшие на носу, несколько секунд были по пояс в воде. Но фрегат тотчас поднялся и, как добрый конь, который, споткнувшись, сердится и трясет гривой, понесся еще быстрее.
17
Крюйсель – ближайшая к корме мачта на трехмачтовых судах, то же, что бизань.
18
Стаксель – треугольный парус.
19
Лисель – прямоугольный парус, поднимаемый с боков марселей.
20
Форштевень – носовая оконечность судна (продолжение киля в носовой части).
Вопреки предсказаниям Боба, корабль с час шел таким ходом, и ни одна веревочка не порвалась. Между тем буря все усиливалась, наконец, волны начали заливать фрегат, и один вал, огромный, как гора, поддал с кормы и пронесся по деку. В то же время тучи, будто подпираемые верхушками мачт, разошлись, и над нами показалось небо, пылающее, как кратер вулкана, раздался гром, будто пушечный выстрел, огненная змейка пробежала по гроту и скользнула по громоотводу в море.
После этого взрыва воцарилась на минуту ужасная тишина, и буря, как бы истощенная страшным усилием, казалось, утихла. Капитан воспользовался этой минутой покоя – среди всеобщего оцепенения снова раздался его голос:
– К гроту, ребята! Паруса обстенить [21] , все до одного, до последнего лоскутка, с кормы до носа. На гитовы! [22] Марсы долой! Лейтенант, марсы на гитовы! Руби чего не развяжешь!
Невозможно описать впечатление, которое произвел на приунывший экипаж этот голос, казавшийся гласом царя морей. Мы все сорвались с места и принялись за работу, влезая на мачты и едва ли не задыхаясь от запаха серы, который оставила после себя молния. Пять из шести парусов мигом спустились. Мы с Джеймсом встретились на грот-марсе.
21
Обстенить паруса – поставить паруса так, чтобы ветер дул в их переднюю сторону и прижимал паруса к стеньгам. В этом случае судно имеет задний ход.
22
Гитов – снасть такелажа, с помощью которой подтягивают углы парусов.
– А, это вы, мистер Джон! Я думал, мы продолжим наше путешествие в хорошую погоду.
– Не угодно ли, я повожу вас по снастям, как вы водили меня по трюмной части? – сказал я, смеясь. – Вон там, на крюйселе, парус забыл спуститься. Не худо бы его закрепить.
– Буря и без нас с ним справится, мистер Джон. Спустимся лучше поскорее на дек.
– Все на дек! – крикнул капитан. – Кто-нибудь один пусть сорвет парус грот-брам-стеньги. Остальные вниз! Живо!
Матросы с радостью повиновались и мигом спустились по снастям, я один остался на грот-марсе и тотчас полез по винтам, чтобы добраться до паруса, но не успел я его достигнуть, как налетел шквал. Парус над моей головой надулся, как шар, и мог в минуту сломать мачту. Я сделал отчаянный бросок, уцепившись одной рукой за крюйсель, другой выхватил кинжал и принялся пилить канат, которым был привязан угол паруса. Нескоро бы я с этим справился, если бы ветер мне не помог. Я не успел перепилить и трети каната, как он оборвался, другой тоже не удержался, парус; удерживаемый только наверху, развевался надо мной, как саван, потом раздался треск, и он унесся в бездну небесную. В ту же самую минуту корабль страшно вздрогнул, и мне послышался голос Стенбау, перекрывавший бурю: он окликнул меня по имени. Огромная волна поддала корабль с борта, я почувствовал, что он ложится на бок, как раненый зверь, я изо всех сил уцепился за ванты, мачты накренились к морю – я увидел, как оно бушует прямо подо мной. Голова закружилась, мне почудилось, что бездонная пропасть проревела мое имя. Я смекнул, что ног и рук моих не довольно, чтобы удержаться, ухватился за канат зубами, закрыл глаза и ждал, что меня обдаст смертельный холод воды. Однако же я ошибся. «Трезубец» был не из тех кораблей, которые сдаются с первого раза: я почувствовал, что он поднимается, открыл глаза и приметил под собой дек и матросов. Я схватился за канат и мигом очутился на шканцах между капитаном Стенбау и лейтенантом Борком. Все уже считали меня погибшим.
Капитан пожал мне руку, и опасность, которой я подвергся, была забыта. Что касается Борка, то он только поклонился мне и не сказал ни слова.
Скорость ветра принудила Стенбау положить корабль в дрейф, вместо того чтобы нестись все дальше от земли; для этого пришлось совершить оверштаг [23] и подставить буре корму. При этой перемене положения вал поддал нам с борта и принудил меня описать в воздухе красивую кривую линию, за которую капитан пожал мне руку.
23
Оверштаг – поворот парусного судна против ветра, при котором нос судна пересекает линию ветра.
Стенбау не терял времени. Вместо больших парусов он велел распустить только три малых. При этом мы не подставляли борта ветру, и валы не могли бить в них. Маневр заслужил полное одобрение Боба, и он, похвалив меня за отважное путешествие по воздуху, принялся растолковывать мне, в чем дело. По его мнению, буря уже почти прошла, и ветер скоро должен был смениться.
Вышло так, как говорил Боб. Буря утихла, хотя волны еще страшно бушевали, к вечеру ветер подул с западо-северо-запада, мы мужественно приняли его правым бортом и на другое утро шли тем же путем, с которого вчерашняя буря нас сбила.
Вечером того же дня на горизонте показался Лиссабон, а на третий день, проснувшись рано утром, мы увидели одновременно берега Европы и Африки. Вид этих берегов, столь близких один от другого, был восхитителен: с обеих сторон возвышались покрытые снегом горы, а на испанском берегу местами расположились мавританские города, которые будто перескочили через пролив, оставив противоположный берег пустым. Весь экипаж вышел на палубу полюбоваться этим великолепным зрелищем. Я искал среди матросов беднягу Дэвида, о котором в последние дни совсем забыл, только он, безразличный ко всему, не вышел наверх.
Часа через три мы бросили якорь под пушками Гибралтара, салютовали двадцатью одним залпом, и форт вежливо ответил нам тем же.
Глава XI
Гибралтар не город, это крепость, в которой строгая воинская дисциплина распространяется на всех жителей. Высадив нового губернатора, мы стали дожидаться на рейде приказа правительства. По своей доброте капитан Стенбау, чтобы нам было не так скучно, позволял всякий день половине экипажа сходить на берег. Вскоре мы познакомились с несколькими офицерами из гибралтарского гарнизона, а они ввели нас в местное общество, приглашая в дома, в которые были вхожи сами. Эти визиты, прекрасная библиотека, имевшаяся в крепости, и прогулки верхом по окрестностям и были нашими развлечениями.
Я очень подружился с Джеймсом, мы везде бывали вместе, и поскольку у него, кроме жалованья, средств не было, то я всегда брал на себя бо`льшую часть расходов, но так, чтобы его это не оскорбило. К примеру, я нанял на все время нашей стоянки двух прекрасных арабских коней, и Джеймс, разумеется, пользуясь моей расточительностью, ездил на одном из них.
Однажды, прогуливаясь, мы увидели орла, который спланировал на павшую лошадь и пожирал падаль с такой жадностью, что подпустил меня к себе на сто шагов. Я часто видел, как наши селяне били зайцев в логове: они ходили вокруг зверька, все больше сужая круг, и, наконец, забивали его палкой по голове. Царь птиц сидел так неподвижно, что я вздумал попробовать то же средство. У меня были в карманах превосходные маленькие пистолеты, я вынул один из них, взвел курок и начал бешено скакать вокруг орла, а Джеймс стоял на месте, покачивая с сомнением головой. Кружение ли это произвело на птицу такое действие, что она не могла сойти с места, или орел в припадке обжорства до того наклевался, что ему трудно было подняться, – как бы то ни было, он подпустил меня к себе на каких-нибудь двадцать пять шагов. Тут я вдруг остановил лошадь и приготовился выстрелить. Осознав, что жизнь его в опасности, орел хотел было взлететь, но еще не успел взмыть в воздух, как я уже выстрелил и перебил ему крыло. Мы с Джеймсом вскрикнули от радости и соскочили с лошадей, чтобы взять добычу, но это было нелегко: раненый, казалось, решил не сдаваться без боя. Убить его было бы нетрудно, но нам хотелось взять его живым, чтобы отвезти на корабль, и мы повели продуманную атаку.