Приключения Джона Девиса
Шрифт:
— Полно отчаиваться, брат Девид, ты еще будешь в Англии и по-прежнему заживешь с женой и детьми. Капитан наш человек прекрасный: он обещал мне, что отпустит тебя, как скоро мы воротимся.
— Да, прекрасный человек! — сказал Девид с досадою. — А позволил этому злодею лейтенанту бить меня, как собаку… А ведь капитан-то знал наверное, что я ни в чем не виноват.
— Он не мог совсем избавить тебя от наказания, любезный друг; в службе старший всегда прав; это первое правило дисциплины.
Видя, что мои слова не успокаивают, а, напротив, только раздражают его, я подозвал Боба, который сидел на свернутом
Там все было так спокойно, как будто ничего чрезвычайного не происходило: даже воспоминание о сцене, которую я описал, изгладилось из всех умов, как след корабля в ста футах от кормы. Погода была прекрасная, ветер свежий, и мы шли по восьми узлов в час. Капитан мерными шагами, машинально, прохаживался по шканцам; видно было, что его что-то тревожит. Я остановился в почтительном расстоянии от него: он раза два или три подходил ко мне и опять ворочался; наконец поднял голову и заметил меня.
— Ну, что? — сказал он.
— У него горячка с бредом, — сказал я, чтобы в случае, если Девид будет делать какие-нибудь угрозы, их приписали его болезни.
Мы ходили несколько времени рядом и не глядя друг на друга; потом, помолчав несколько минут, капитан, чтобы переменить разговор, вдруг сказал:
— Как вы думаете, мистер Девис, на какой мы высоте теперь?
— Да, я думаю, почти на высоте мыса Мондего, — сказал я.
— Точно так; для новичка это очень много. Завтра мы обогнем мыс Сант-Вонсенто, и если вон это облачко, похожее на лежащего льва, не подшутит над нами, так послезавтра вечером мы будем в Гибралтаре.
Я взглянул на ту часть горизонта, куда капитан указывал. Облако, о котором он говорил, образовало бледное пятно на небе; но я в то время был еще очень несведущим и не умел вывести никакого заключения из этого предзнаменования. Я заботился только о том, куда мы пойдем, когда исполним данное нам поручение. Я слышал как-то, что наш корабль прикомандирован к эскадре в Леванте, и это меня очень радовало. Я опять завел разговор со Стенбау.
— Позвольте вас спросить, капитан, долго ли вы думаете пробыть в Гибралтаре?
— Я и сам не знаю, любезный друг. Мы будем ждать там приказаний от адмиралтейства, — прибавил он, все посматривая на облако, которое, по-видимому, очень беспокоило его.
Я подождал несколько минут, думая, не начнет ли он снова говорить; но капитан все молчал; я поклонился и пошел. Он дал мне сделать несколько шагов; потом кивнул головою, чтобы я воротился.
— Послушайте, мистер Девис, велите принести из моего погреба несколько бутылок хорошего бордо и дайте Девиду.
Это меня так тронуло, что я схватил руку капитана и чуть не поцеловал. Он, улыбаясь, вырвал ее.
— Позаботьтесь об этом несчастном, мой любезный. Что бы вы ни сделали, я на все согласен.
Уходя от него, я, признаюсь, прежде всего глянул на облако. Оно изменило свою форму и походило на огромного орла с распущенными крыльями; потом одно из крыльев растянулось от юга к западу и покрыло весь горизонт черною полосою. Между тем на корабле все было по-прежнему. Матросы играли или толковали между собою на носу. Капитан все ходил по шканцам; лейтенант сидел, или, лучше сказать, лежал на лафете каронады; вахтенный стоял на брам-стеньге, а Боб, опершись на обшивку
— Я слышал, старики говорили, ваше благородие, — сказал он наконец, — что не гоже призывать ветер, когда его такой груз на горизонте.
— То есть, — отвечал я, смеясь, — песня моя тебе не нравится и тебе хочется, чтобы я перестал?
— Не мне учить ваше благородие, напротив, я готов всегда делать, что вы прикажете: я никогда не забуду, что вы сделали для бедного Девида, но, право, сударь, лучше не будить ветра, пока он спит. Ветерок дует береговой и таки порядочный, северо-восточный, а доброму фрегату больше ничего и не нужно.
— Но, любезный Боб, — сказал я, чтобы заставить его разговориться, — отчего же ты думаешь, что погода должна перемениться? Сколько я ни смотрю, я вижу только эту темную полосу. Небо везде чисто и ясно.
— Мистер Джон, — сказал Боб, — читать Божию книгу в облаках наш брат моряк всю жизнь учится.
— Да, я тоже вижу, что там что-то затевается, — сказал я, посмотрев снова на горизонт, — но я не думаю, чтобы тут была опасность.
— Мистер Джон, — сказал Боб с таким видом, что я невольно задумался, — кто купит это облако за простой шквал, тот получит сто на сто барыша. Это буря, ваше благородие, страшная буря.
— А мне все кажется, что это только шквал, — сказал я, радуясь случаю научиться от этого опытного моряка предугадывать погоду.
— Оттого, что вы не смотрите на другую сторону неба и судите односторонне. Повернитесь-ка к востоку, мистер Джон; я еще не глядел туда, но чтоб мне не сойти с места, если там нет чего-нибудь!
Я оглянулся, и точно, увидел гряду облаков, которые, как острова, подымались из моря и выказывали из-за горизонта свои беловатые верхушки. Теперь и я видел ясно, что мы попали между двух бурь. Но, покуда буря еще не разыгралась, делать было нечего, и потому все продолжали свои занятия: кто играл, кто прохаживался, кто разговаривал. Мало-помалу береговой ветер, с которым корабль шел, начал дуть неровно, стало темнеть, море из зеленоватого сделалось серым, и вдали загрохотал гром. При этом случае на океане все умолкает: разговоры в ту же минуту прекратились, и мы услышали шелест верхних парусов, которые начинали полоскаться.
— Эй, вахтенный, — закричал капитан, — есть ли береговой ветер?
— Есть еще, капитан, но только порывами, и всякий порыв слабее и теплее прежнего.
— Пошел вниз! — сказал капитан.
Матрос поспешно спустился по снастям и стал на свое место. Он заметно был рад не оставаться долее наверху. Капитан снова начал прохаживаться, и на корабле воцарилось прежнее безмолвие.
— Видно, вахтенный ошибся, — сказал я Бобу, — видишь, паруса снова наполняются, и фрегат пошел.
— Это последние вздохи берегового ветра, ваше благородие, — отвечал Боб. — Еще раза два, три, и баста.