Приключения Джона Девиса
Шрифт:
Тогда была осень; погода стояла холодная и пасмурная; облака, подобно безмолвным волнам, катились в нескольких футах над моей головой, порывистый ветер вдруг налетал и так же скоро падал, сгибая деревья и срывая с них остальные листья, которые били меня по лицу. Луна, не выглядывая, разливала сквозь облака какой-то сероватый, болезненный свет, по временам начинал лить дождь, потом превращался в изморозь и снова шел ливнем; пройдя мили две, я вспотел и между тем продрог. Однако я продолжал идти, или, лучше сказать, бежать, посреди этого мрачного безмолвия, которое нарушалось только
Мрачная ночь и то, что меня ожидало, до такой степени занимали мои мысли, что я шел полтора часа, ни на минуту не замедляя шага, и между тем нисколько не устал; наконец я увидел огни в Вальсмоуте. Я остановился немножко, чтобы осмотреться; мне надо было пройти в таверну Джемми прямо, не спрашивая. Расспросы тотчас возбудили бы подозрения, потому что нет матроса, который бы не знал этой таверны. Но так как с того места, где я остановился, видна была только куча домов, то я решился войти в деревню, надеясь, что как-нибудь угадаю. И точно, войдя в первую улицу, я тотчас увидел на другом конце ее фонарь, который, как говорили мне товарищи, висит у дверей таверны. Я пошел прямо туда, вспомнив пословицу, что смелость города берет. Кабак Джемми по крайней мере не старался обманывать честного народа почтенной наружностью: то был настоящий разбойничий притон; дверь была, как в тюрьму, узенькая и низкая; вверху отверстие, которое в тавернах называется обыкновенно «шпионским окном», потому что, действительно, хозяин смотрит из этой форточки, кто к нему пришел. Я стал глядеть сквозь решетку в этом окошке, но за ним был какой-то темный подвал, и только сквозь щели дверей следующей комнаты пробивался свет; по крайней мере я видел, что там кто-нибудь есть.
— Эй, кто там, отворите! — закричал я.
Хоть эти слова сказаны были самым грубым голосом, и притом я изо всей мочи ударил в дверь кулаком, однако ответа не было. Подождав немножко, я опять закричал; но все напрасно.
Я отошел задом от этого странного дома, чтобы посмотреть: мне пришло в голову, что, может быть, эта дверь сделана тут только для порядка, для симметрии, а есть где-нибудь другой вход; но окна заделаны решетками, и я принужден был воротиться к дверям. Я опять приблизился к отверстию и в этот раз остановился в нескольких дюймах от решетки: кто-то с другой стороны прижался к ней лицом и глядел на меня.
— Насилу-то! — вскричал я. — Да отворяйте же, черт вас возьми!
— Кто там? Что тебе надо? — сказал приятный голосок, какого я совсем не ожидал.
Ясно было, что это говорила молоденькая девушка.
— Тебе хочется знать, кто я таков, моя милая? — сказал я дискантом, передразнивая ее. — Я матрос, и мне придется переночевать в тюрьме, если ты, моя лебедушка, не пустишь меня к себе.
— С какого ты корабля?
— С «Борея», который завтра идет в море.
— Ступай сюда, — сказала она, отворив дверь так осторожно, что, кроме меня, мышь бы не пролезла. И потом тотчас она заперла дверь двумя замками, да еще перекладиною.
Признаюсь, при звуке замков меня морозом по коже подрало. Впрочем, назад было уже нельзя; притом девушка отворила дверь, и я очутился в свету. Я окинул глазами всю комнату и взоры мои остановились на хозяине: он был такой богатырь, что другой на моем месте струсил бы, взглянув на него.
Мистер Джемми был молодец футов в шесть, здоровый и рыжий; лицо его по временам исчезало за дымом коротенькой трубки, которую он держал в зубах; глаза сверкали и, казалось, привыкли проникать прямо в душу того, кто с ним говорит.
— Батюшка, — сказала девушка, — этот матрос просит, чтобы мы пустили его на ночь к себе.
— Кто ты? — сказал Джемми после некоторого молчания.
По его выговору тотчас можно было узнать, что он ирландец.
— Кто я? Мать моя из Лиммерика, — отвечал я на минстерском наречии, на котором говорил как на родном своем языке. — Неужто ты, мистер Джемми, не видишь, что я ирландец?
— Да, ты точно должен быть ирландец, — сказал хозяин, вставая со стула.
— Да, уж могу похвалиться, чистый ирландец.
— Ну, так милости просим, земляк, — сказал он, подавая мне руку.
Я было хотел пожать ему огромную лапу; но он, как будто одумавшись, заложил руки за спину и, посмотрев на меня своими дьявольскими глазами, сказал:
— Если ты ирландец, так должен быть католиком?
— Разумеется, католик.
— А вот посмотрим.
При этих словах, которые меня немножко обеспокоили, он пошел к шкафу, вынул оттуда книгу и открыл ее.
— In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti, — сказал он.
Я посмотрел на него с величайшим удивлением.
— Ну, что же, отвечай! — сказал он. — Если ты точно католик, так должен знать мессу.
Я понял, в чем дело, и как будучи ребенком, я часто игрывал с мисселем мистрисс Денисон, в котором были картинки, то старался вспомнить, что тогда знал очень твердо.
— Amen, — отвечал я.
— Introibo ad alterem Dei, — продолжал Джемми.
— Dei qui loetificat juventutem meam, — отвечал я так же бойко.
— Dominus vobiscum, — сказал мистер Джемми, оборачиваясь ко мне.
Но я уже ничего больше не знал и не отвечал ни слова, а Джемми держал еще ключ от шкафа, ожидая ответа, который должен был убедить его, что я точно ирландец.
— Et cum Spiritu tuo, — прошептала мне девушка.
— Et cum Spiritu tuo! — закричал я во все горло.
— Браво! — сказал Джемми. — Ты наш. Теперь говори, что ты хочешь? Что тебе надобно? Спрашивай что угодно, все будет; разумеется, только, если у тебя есть деньги.
— За деньгами дело не станет, — отвечал я, побрякивая несколькими монетами, которые были у меня в кармане.
— Так ты очень кстати попал, прямо на свадьбу, — вскричал почтенный содержатель «Зеленого Эрина».
— Какую свадьбу? — спросил я с удивлением.
— Не знаешь ли Боба?
— Боба? Как не знать.
— Он ведь женится.
— Неужто?
— Теперь и свадьба идет.
— Да ведь он здесь не один с «Трезубца»?
— Какой один! Семеро, любезный друг, ровно семеро, как семь смертных грехов.
— Где же они теперь?
— В церкви.
— Нельзя ли и мне туда?
— Пожалуй, пойдем, я тебя провожу.