Приключения Эмиля из Леннеберги
Шрифт:
Но мама Эмиля только горестно покачала головой.
— Что с воза упало, то пропало, — сказала она. — Придется печь картофельные оладьи.
— Ха-ха-ха! Вот так так! — распевала маленькая Ида. — Ни обед, ни ужин! Никому не нужен!
Папа строго взглянул на нее, и она тут же умолкла. Мама Эмиля попросила Лину натереть картошку для оладьев. А ты, верно, и не знаешь толком, что такое картофельные оладьи? Это очень вкусная еда! Что-то вроде лепешек, но только не из теста, а из свеженатертого сырого картофеля. И, уж поверь мне, они гораздо вкуснее, чем ты думаешь.
Лина быстро натерла целую гору картошки. Густая серо-желтая, чуть красноватая масса до краев наполнила ту самую миску, в которой недавно было тесто для пальтов и которую мама сняла с папиной головы. Не мог же он таскать ее на себе целый день! Он ведь не викинг!
Папа отмылся наконец дочиста и пошел, в ожидании картофельных оладьев, на поле косить рожь. Не успел он уйти, как мама отодвинула засов на сарае и выпустила Эмиля.
— Давай играть в "Дуй-передуй", — тут же предложил он сестренке Иде, чтобы размяться после долгого сидения.
Ида от восторга запрыгала на одной ножке.
"Дуй-передуй" была замечательная игра. Ее выдумал сам Эмиль.
Заключалась она вот в чем: надо было прыгать на одной ножке по особому маршруту. Со двора в прихожую, из прихожей на кухню, из кухни в спальню, из спальни снова на кухню, из кухни в прихожую, из прихожей во двор, со двора снова в прихожую и так далее. Причем всякий раз, когда Эмиль встречался с сестренкой Идой, они должны были одновременно ткнуть друг друга в живот указательным пальцем и громко крикнуть "Дуй-передуй".
Вот и вся игра. Но Эмилю и Иде она казалась очень увлекательной. Когда же Эмиль в восемьдесят восьмой раз прискакал на кухню, он столкнулся с Линой, которая шла к плите с полной миской натертого картофеля, чтобы начать печь оладьи. И так как Эмиль решил, что Лина обидится, если не принять ее в игру, а он не хотел никого обижать, он на скаку ткнул ее пальцем в живот и громко крикнул:
— Дуй-передуй!
По правде говоря, этого он, конечно, не должен был делать, ведь он отлично знал, что Лина больше всего на свете боится щекотки.
— И-и-и-и-и! — завизжала Лина и стала извиваться, как гусеница. При этом миска — представь себе, какой ужас! — выскользнула у нее из рук…
Никто, собственно, так и не понял, как это случилось, но папа, который, как назло, именно в этот момент распахнул дверь кухни, надеясь наконец пообедать, оказался опять с миской на голове.
— Б-л-у-р-п! — снова взревел папа Эмиля, потому что сквозь тертую картошку ничего более членораздельного никто на свете произнести не может.
К счастью для Эмиля, вовремя подоспевшая мама схватила его за руку и прямым ходом поволокла к сараю. И Эмиль, в третий раз усевшись на бревно, слышал доносящиеся до него вопли папы, заглушенные на этот раз тертой картошкой, но все же достаточно громкие, чтобы долететь до другого конца Леннеберги.
И хоть Эмиль вырезал своего сотого смешного человечка, настроение у него было совсем не юбилейное. Наоборот! Он метался по сараю как рассвирепевший тигр! Это просто издевательство запирать ребенка на засов по три раза в день! Какая уж тут справедливость!
— Разве я виноват, что папа всякий раз во что-нибудь да влипнет! — возмущался Эмиль. — Даже мышеловку и ту нельзя поставить, он тут же сует в нее ногу! И почему он вечно вертится там, где собираются варить пальты или печь оладьи?..
Но я бы решительно не хотела, чтобы ты подумал, будто Эмиль не любит своего папу или что папа Эмиля не любит своего сына. На самом деле они очень любят друг друга. Но даже когда ты очень сильно кого-нибудь любишь, ты ведь можешь на него рассердиться? Можешь! Вот, например, когда случается такая история, как с мышеловкой, или с тестом для пальтов, или с тертой картошкой…
Время шло, и понедельник 28 июля подходил к концу.
Эмиль сидел в запертом сарае злой как собака. Нечего сказать — хорош юбилей! Ведь он вырезал сотого смешного человечка! Кроме того, нынче понедельник, а по понедельникам Альфреда никуда нельзя пригласить — он занят своими делами. По понедельникам Альфред сидит на крылечке с Линой, ухаживает за ней, играет ей на губной гармонике и ни за что на свете не пойдет ни на какой пир, даже если это пир на весь мир.
Эмиль отшвырнул в сторону перочинный ножик. Как он одинок! Даже на Альфреда нельзя рассчитывать. И чем больше Эмиль думал о своем незавидном положении, тем больше злился. Разве это жизнь — просидеть от зари до зари, весь долгий день, в проклятом сарае! Да еще в одной рубашке! У него даже не было времени одеться. Сегодня только и делали, что хватали его за руку и волокли под замок. Весь мир против него! Все тут, на хуторе Катхульт, спят и видят, чтобы он никогда не вышел из сарая. Ну что ж, пусть будет по-ихнему! Эмиль трахнул кулаком по верстаку с такой силой, что все на нем подскочило. ОНИ ДОБИЛИСЬ СВОЕГО! Отныне он не выйдет отсюда! Никогда! Всю свою жизнь он просидит здесь, до самой смерти. Как есть — в ночной рубашке, с кепариком на голове, всеми покинутый, один как перст…
"Наконец-то все будут мною довольны! Больше им не придется целый день таскать меня за руку то туда, то сюда! — думал он. — Но уж и вам сюда вход закрыт… Никто из вас не войдет теперь в сарай! Даже папа, если ему вздумается постругать доску. Да оно и к лучшему! А то еще уронит долото и поранит себе палец на другой ноге. Как говорится, если уж кому не везет, то его и на коне собака укусит!"
Все на свете имеет конец, даже долгий июльский вечер. Когда совсем стемнело, пришла мама и отодвинула засов на двери сарая. Она дернула створку и поняла, что Эмиль заперся изнутри.
— Выходи, Эмиль! Папа лег спать, бояться больше нечего. В ответ из сарая раздалось лишь ужасающее "Ха!".
— Почему ты говоришь "Ха!", мой милый мальчик? — удивилась мама. — Отвори дверь и выходи!
— Я никогда отсюда не выйду, — произнес Эмиль глухим голосом. — И не пытайся взломать дверь — я буду стрелять!
Тут мама увидела, что ее малыш стоит у маленького окошка с ружьем в руках.
Сперва мама не поверила, что все это всерьез, потом, когда поняла, как он ожесточился, заплакала и побежала будить папу.
— Эмиль заперся в сарае и не хочет выходить! — воскликнула она. — Что делать?
Сестренка Ида тоже проснулась и сразу же захныкала.
И все они, папа, мама и маленькая Ида, побежали к сараю. И даже Альфред, который, как мы знаем, сидел на крылечке с Линой и играл ей на губной гармонике, присоединился к ним, к немалому огорчению Лины. Тогда и сама Лина увязалась за ними. Началась операция по извлечению Эмиля из сарая.
Поначалу папа был бодр и уверен.
— Ничего-ничего! — крикнул он в окошечко. — Проголодаешься — мигом выскочишь!