Приключения Гаррета. том.2
Шрифт:
Он задрал рубаху на спине пленника, потом ткнул пальцем в место под лопаткой. До этого места самому не дотянуться рукой при всем желании, если ты, конечно, не акробат какой-нибудь.
— Я взрежу ему кожу, а ты клади монету. Если они и вправду боятся серебра, мы не уберем монету, пока он не выложит нам все, что знает.
Я кивнул. Релвей взял нож и вспорол пленнику кожу со спокойствием военного хирурга.
Серебро подействовало мгновенно. Пленник задергался, завертелся, зашипел, принялся извиваться почище любой
— Глядите в оба, — сказал Релвей. — В письме говорилось, что они способны чувствовать боль друг друга. А может, и общаться без слов.
Я приметил какое-то движение в сумерках.
— Ты что, целую армию с собой привел?
— Армию не армию, но, чтоб с человеколюбцами справиться, хватит.
Выходит, мозги оборотней устроены, как у логхиров? Тогда становится понятно, почему Покойник не сумел углядеть ничего этакого в сознаниях Уэндовера и Стоквелла.
— Никогда не слыхал, что они умеют мысли читать. Совсем хреново.
— До твоего напарника им далеко. Они общаются только между собой и улавливают лишь эмоции, а не конкретные мысли.
— Уверен?
— Нет, Гаррет, не уверен. Кто-то капитану рассказывал, а он мне передал. На всякий случай. На какой, не уточнил. Ему нравится притворяться, будто он Холму по большому счету не подчиняется… У Вейдера на приеме что-нибудь интересное было? Может, углядел чего?
— Некогда было. Правда, попал на одно совещаньице… По чистой случайности. Общий треп, ничего полезного. Разве что мне поручили раскопать подноготную Черных Драконов.
— Надеюсь, ты согласился?
— Я же сказал — мне поручили. Эта серебряная монетка, которую ты бестрепетно испоганил, — из личного кошелька Маренго Норт-Энглиша.
— Ясно. Небось, у него одного кошелек и остался: всех остальных-то он до нитки обобрал. — Пленник застонал; думаю, будь у него силы, он бы не стонал, а вопил. Релвей нагнулся и зажал ему ладонью нос и рот, чтоб усугубить положение. — Когда согласишься заговорить, дерни головой.
В вечернем сумраке послышалась какая-то возня. Длилась она не более минуты, потом все снова стихло. Любопытно, почему нет зевак? Танферцы приучены разбегаться при первых признаках опасности, но, едва опасность минует, они возвращаются на место происшествия и пялятся почем зря. Может, от оборотней исходит некий сигнал, что-то вроде наказа держаться подальше?
Тогда почему я ничего не чувствую?
— Если они слышат друг друга на расстоянии, те, которые в доме, теперь поймут, что их раскололи.
— Не обязательно. Повторяю, они улавливают лишь эмоции.
— Откуда ты узнал, что они сегодня нападут на Вейдера? От Блока?
— Нет. Я не знал ничего, пока не задержал фургон. Я остановил я его по той причине, что думал, будто он имеет какое-то отношение к замыслам наших борцов за права. Того, что нашел, я никак не искал.
— Столько суматохи из-за шайки придурков? — Я обвел рукой окружавшие нас сумерки.
— Эти придурки, Гаррет, весьма опасны. Еще полчаса назад я бы сказал, что они — величайшая опасность, с какой когда-либо сталкивалась Карента. Радея за права людей, они калечат и убивают подданных короны, занимаются шантажом и вымогательством, и с каждым днем действуют все нахальнее. Я не могу допустить, чтоб они развернулись на полную. А теперь еще и оборотни…
— По-моему, он отрубился. — Я показал на пленника.
— Точно. — Релвей убрал руку. — Ты хоть что-нибудь об оборотнях знаешь, Гаррет?
— Нет. Видел одного-единственного. Венагетский шпион, строивший из себя офицера нашей контрразведки. Сам себя выдал.
Релвей сел на пленника.
— Этого я и опасался.
— Чего?
— Потом расскажу. Пускай эта тварь сначала подтвердит мои опасения.
Показались двое или трое мужчин, явно из людей Релвея. Они волокли второго оборотня, лицо которого менялось едва ли каждую секунду. Все личины были мне незнакомы. Убедившись, что первый пленник по-прежнему без сознания, Релвей поднялся и лично обыскал второго.
— Любопытно. — Он показал мне татуировку на правом плече оборотня. В неверном свете факелов казалось, что на плече вытатуирован дракон; впрочем, надо будем глянуть днем. Под драконом виднелся армейский крест.
— Очень любопытно.
— Пожалуй, надо будет кое-что уточнить. Сдается мне, туман начинает рассеиваться.
Оборотень встряхнулся; лицо его застыло, татуировка пропала. Мы сделали вид, что ничего не заметили.
Я посмотрел на фургон.
— Мне пора. Понесу дурные вести, попробую схватить тех, кто внутри. Доставь тела в дом, ладно? Старик будет признателен.
— Помощь нужна?
— Отошли обратно своих официантов. Иначе Грессер с тоски зачахнет.
Релвей ухмыльнулся. У него был повод для радости: наконец-то появилось стоящее дельце.
— И сообщи, что сказали эти двое, — прибавил я.
— Естественно. А ты просветишь меня насчет наших общих друзей.
— Хоть сейчас. Они делят сферы влияния, заключают перемирие с Семьей и договариваются, кого в будущем трогают, а кого оставляют в покое. Им не хочется злить никого из тех, кто может послать на них регулярные войска, и между собой грызться тоже надоело.
— Какая жалость!
— С ними Белинда Контагью. Выступает от имени отца.
— Замечательная женщина. Такая молодая и такая жестокая. Кстати, ты же друг их семьи, верно? Тебе должно быть известно, почему в последнее время мы почти не видим ее отца. Все она да она…
— У Чодо был удар. Он это скрывает и делает все, чтоб поскорее поправиться. И хворь его мягче не сделала: он все такой же безжалостный. Мало того: чем дольше хворает, тем безжалостней становится. Есть новости насчет Садлера с Краском?