Приключения Гаррета. том.2
Шрифт:
— Чего встал?! — прошипел Пудель.
Я стал спускаться.
За нами захлопнули еще одну дверь, повисшую на единственной петле. Ступеньки отчаянно скрипели; лестница вряд ли могла выдержать наш сдвоенный вес, но все-таки выдержала. Когда мы достигли подножия, Пудель поднял с земляного пола светильник — треснувшую чашку, в которую до половины налили масло. В масле плавал фитилек. Пудель поморщился: верно, чашка успела основательно нагреться. Ну и ладно: он меня сюда затащил, ему и огонь нести.
— Морли настолько перетрусил?
— Смотри в оба, Гаррет, дольше проживешь.
Положительно, все вокруг с ума посходили. Может, мне тоже слегка рехнуться?
— Так всегда бывает. Жизнь наладится. — Вопрос только в том, скоро ли. — Мир — театр, а мы в нем актеры…
— Театр, говоришь? Был я тут давеча в театре, на Стрэнде который. Третий раз пьеску гляжу, а все как по-новой. «Аттербонс Кровавый», слыхал? Это про короля Аттербонса, что в старину правил.
Признаться, я удивился. На Стрэнде типы вроде Пуделя — гости нечастые. Им бы все таких зрелищ, где бабы одежду скидывают, как говаривал один мой знакомый…
А Пудель продолжал рассказывать, и чем дальше, тем возбужденнее становилась его речь:
— Этот Аттербонс, он своего брательника хлопнул и на сеструхе женился, от нее сынка заимел, а тот вырос, значит, и с бабкой заодно войско набрал, чтоб папаше рыло начистить…
Короче говоря, Пудель пересказал мне весь сюжет, причем как минимум половина подробностей не имела ни малейшего отношения к исторической действительности. Сам я пьесу не видел, поэтому не мог судить, кто из них двоих напутал — Пудель или драматург. Исторический Аттербонс женился на вдове своего брата, что в те времена было в порядке вещей (однако на убийство даже тогда смотрели косо). Кроме того, за всем стояла та самая вдова: именно она подстроила убийство своего мужа, не считая других кровопролитий, а позднее приложила руку к восстанию сына — который впоследствии исчез вместе с матерью при загадочных обстоятельствах; наследовал ему его шестилетний брат-полукровка, о чьем происхождении ходили самые разные слухи.
Должно быть, эта пьеса об Аттербонсе — из новоделов. Слишком она мрачная и суровая для традиционной мелодрамы или комедии.
— Пожалуй, надо будет сходить, посмотреть, что в пьесе осталось от истории. Кто ее сочинил?
— Хрен его знает. Слушай сюда: как до конца дойдем, чтоб ни звука, понял? Там чужие края. Тишком, молчком, так и проскочим.
У Танфера великое множество секретов. Если представить их себе этакой горой, то она на две мили под землю уходит и на столько же в небо подымается. Кстати, о птичках. А не связаны ли между собой все эти подземные коридоры? Если связаны, то по ним можно добраться и до подвалов пивоварни, правильно?
И тот, кто завладеет этим лабиринтом коридоров, получит шикарный источник доходов.
Сколько я слышал всяких россказней о людях и тварях, якобы населяющих танферские подземелья! Например, толковали о короле крысюков, по слухам, помеси верховного жреца и Чодо Контагью; сдается мне, это был крысючий идеал, к которому, верно, стремился Релианс — только ему не хватало ни мозгов, ни решимости, ни удачи.
Как ни удивительно, ни в одной из баек не упоминались гномы.
Пудель свернул направо. Я, как мне велели, не подавал голоса. Показалась лесенка, столь же ветхая, как и в мастерской. Первым взобрался Пудель; я подождал, пока он влезет наверх, и лишь затем поставил ногу на первую ступеньку. Уж если его выдержала, то меня выдержит точно.
Лесенка вывела в комнатушку — что-то наподобие передней в купеческой доме. Обстановка с потугами на роскошь, как ее понимают обыватели, и ни души кругом. Ни тебе воплей младенцев и визга детей, ни рыка мужей и отцов, ни плача матерей и жен, ни брюзжания стариков. Но чувствовалось, что здесь живут, и что обитатели дома затаили дыхание и забились в укромные уголки, пережидая, пока мы уйдем. Возможно, для них распахнутая настежь дверь погреба была своего рода знаком беды.
Пудель пыхтел и отдувался; мне даже показалось, что с ним вот-вот случится удар. Но выяснилось, что это он просто дует на фитиль в чашке, чтоб затушить огонь. Когда фитиль погас, он поставил чашку на верхнюю ступень лестницы и захлопнул дверь.
Мы вышли на улицу и через пять кварталов наткнулись на Морли, сидевшего в гномьей забегаловке. Гномы как будто ничуть не возражали против его присутствия.
— Из-за чего сыр-бор? — справился я. — Или просто развлекаешься?
— У тех, кто следит за тобой, просто сверхъестественный нюх. Я решил проверить, так ли это.
— И все?
— Нет. Об остальном поговорим там. — Он кивнул на заднюю дверь.
Мы прошли мимо гномов-официантов, которые словно ничего не видели. Мы для них были все равно что призраки.
На что только не согласишься ради выгоды?
88
В комнате за дверью нас поджидали весьма занятные личности. Белинда Контагью и Пулар Синдж сидели за колченогим столиком, на котором возвышалась груда лохмотьев.
— Это что?
В этот миг Морли что было сил огрел меня по уху.
— Каво хрна ты длешь? — возмутился я. Моя фраза мне самому показалась до отвращения внятной, однако все прочие ее, по-видимому, не разобрали. Во всяком случае, мне никто не ответил.
Удар, конечно, был сильным, но не настолько, чтобы я вырубился. Я смутно сознавал, как меня тискают руки мужские и женские, крысючьи и наполовину эльфийские; в конце концов Гаррета разоблачили до белья, и я стал похож на тех парней, которые просят подаяния на улицах. Пудель засунул мою одежду и все те вещицы, которые я прихватил с собой из дома, в сумку и удалился. Морли с Белиндой привязали меня к хлипкому стулу, на котором, когда мы пришли, сидела Пулар Синдж. Сама она пробормотала что-то наподобие извинения и выскользнула вслед за Пуделем.
Сознание мое то приливало, то отступало, как если бы оно превратилось вдруг в бурливое море. Удар отзывался в голове болью ото всех предыдущих. То, что я говорил, мог понять только пьяный грузчик. Или Синдж — я-то ее понимал.
Морли заявил, что если, дескать, я окажусь настоящим, он накормит меня лучшими блюдами своего заведения. Я бы и рад был согласиться, да не мог это высказать.
Обещания Белинды, кстати, звучали более привлекательно.
Вдвоем они принялись тереть меня серебром.