Приключения Каспера Берната в Польше и других странах
Шрифт:
А прожить еще хотя бы несколько месяцев было необходимо. В мае прошлого года Ретик отвез в Нюрнберг к типографу Петрею печатать его труд. Петрей пообещал, что к концу мая уполномоченный Коперника сможет уже держать корректуру «Обращений». Однако дело затянулось до ноября. А в ноябре лишенному кафедры Ретику пришлось перебираться в Лейпцигский университет. Без него набор и вовсе не двинулся бы, если бы кровно заинтересованный в издании книги молодой ученый не препоручил надзор за ее печатанием тамошнему лютерскому попу и астроному Оссиандеру.
В первые минуты это известие Коперника ошеломило.
Поп Оссиандер – человек несомненно знающий и образованный, неплохой астроном, но уж больно легко променял он пышность католического богослужения на суровые, пустые храмы неистового Лютера! И добро бы – поступил он так по глубокому своему нравственному побуждению, но нет – Оссиандер руководствовался несомненно новым, но все более получающим распространение принципом: «Чья страна, того и религия». Он и сам в откровенных беседах с друзьями этого не отрицал.
Стараясь подлаживаться к своим светским владыкам и новым князьям церкви, он мог помешать выходу в свет рукописи Коперника!
Но оказалось, что опасения больного каноника были напрасны: в начале года он получил от Оссиандера извещение, что набор «Обращений» близится к концу. Правда, поп тут же давал коллеге совет: во избежание возможных нареканий, хорошо бы снабдить сочинение предисловием, из коего явствовало бы, что автор рассматривает свое детище не как результат многолетних наблюдений, а как своего рода упражнение, игру ума, как еще один опыт хитроумного построения гипотезы.
Не с Оссиандеровой ли легкой руки за Коперником в среде его врагов утвердилось прозвище «пифагориец»!
О, в тот раз отцу Миколаю изменила его обычная сдержанность. Он послал лукавому попу достойную отповедь! Он пренебрег даже тем, что это могло отразиться на выходе в свет «Обращении». Он пренебрег даже тем, что заклятый враг его учения Мелангтон, как хозяин, распоряжается всем в Нюрнберге и ему, Копернику, не следовало бы наживать в этом скопище лютерцев нового врага.
Но вот в апреле друзья Ретика сообщили ему в Лейпциг, что в начале нынешнего мая Петрей выпустит в свет труд Коперника с предпосланным ему, как и было условленно, посвящением папе Павлу Третьему. Следовательно, обмен письмами между столь различными людьми, как Оссиандер и Коперник, на издании «Обращений» не отразился! Но, матерь божья, как трудно ждать!
И для здорового, занятого повседневными трудами и обязанностями человека трудно было бы на протяжении года дожидаться выпуска в свет своей книги, но много труднее это для больного, прикованного к постели.
В редкие минуты просветления, понимая, что его постоянно повторяющийся вопрос, «нет ли курьера из Нюрнберга?» начинает уже докучать окружающим, отец Миколай понуждал себя о будущей книге своей не говорить. Но тем настойчивее и неотвязнее он о ней думал.
Чтобы как-нибудь отвлечься, он велел разыскать старую тетрадку, в которую он, когда-то занятый и деятельный человек, заносил и неотложные и отложенные на потом дела, черновики писем, различные заметки. С трудом переворачивая здоровой рукой страницы, он старался подыскать занятие, которое и сейчас было бы ему под силу. Кроме того, хотелось ему еще раз просмотреть черновик своего посвящения папе Павлу Третьему.
Черновик этот был весь исчеркан рукою милого верного Тидемана Гизе. Епископ хелмский, по свойственной ему скромности, очень сократил то место, где Коперник упоминал о его заслугах. После правки Гизе в посвящении остались только скупые строки, нисколько не отражающие влияния епископа на издание труда Коперника:
«…Но друзья мои, несмотря на постоянные мои возражения, заставили меня отказаться от своей нерешительности. Среди них был прежде всего славный в науке Николай Шенберг – кардинал Капуи, прославивший себя во многих отраслях знания. Наряду с ним – весьма любящий меня епископ хелмский – Тидеман Гизе, отдавший себя богословию с таким же рвением, как Шенберг – наукам. Гизе часто напоминал мне, а порою даже требовал, чтобы я издал этот свой труд и выпустил в конце концов в свет то, что я не девять лет, а четырежды девять лет держал у себя под спудом».
Это он же, Тидеман, настоял, чтобы имя его было поставлено не до, а после имени кардинала!
И, как ни жалко было отцу Миколаю оставить в безвестности имя человека, так много сделавшего для распространения его учения, Тидеман вычеркнул из предисловия также и упоминание об ученом виттенбержце Иоахиме де Лаухене, прозванном Ретиком.
«Несмотря на все свои заслуги перед наукой, Ретик для Рима продолжает оставаться еретиком, лютерцем… – сказал епископ хелмский, – поэтому не следует упоминанием о нем заведомо навлекать на свой труд гнев и нарекания отцов церкви».
Итак, вместо перечисления заслуг и достоинств Ретика в обращении к папе осталось только начало фразы: «Настаивало на издании труда моего и немало других выдающихся и ученых людей».
Может быть, отец Тидеман был и прав. Что же касается самого Ретика, то он, всецело преданный наукам, мало заботится о славе и с пренебрежением относится к признанию людей, уважения коих он не тщится снискать.
Но все же, сколько бы раз отец Миколай ни просматривал это место предисловия, отсутствие здесь имени Ретика тяжелым укором ложилось на его совесть.
Эту старую, истрепанную тетрадку придется бросить в огонь, она свое отслужила… Только надо будет разыскать еще записи «О природе сна»… Записи давние, сохранились ли они еще?
Год 1507… Матерь божья, какая старина! Наброски письма-трактата, адресованного друзьям… Впоследствии трактат этот получил название «Малого комментария»…
А это что? Год 1514 – черновик письма Коперника – ответа на приглашение епископа римского Павла Миддельбурга принять участие в работах по подготовке реформы юлианского календаря…
«Более совершенное летосчисление, – разобрал больной в своем сплошь перемаранном черновике, – возможно будет тогда, когда станут известны законы движения Солнца и Луны. Я такими данными сейчас не располагаю».
Отец Миколай устало откинулся на подушки. Это давно забытое письмо и есть ключ, разгадка оттягивания выхода в свет его астрономических трудов. Папе Павлу Третьему он пишет о своей робости ученого, но это не совсем верно. Не трусость, как думают враги, не медлительность, как думают друзья, руководили им, а только желание как можно тщательнее проверить и подтвердить многочисленными опытами свои положения!