Приключения Каспера Берната в Польше и других странах
Шрифт:
Прочитав эти строки, Коперник прикрыл рукою глаза. Возможно, что Касперу и придется сейчас посетить эти страны, но – господи, смилуйся над ним! – посетить в качестве раба, прикованного к скамье!
Он снова перелистал несколько страниц.
«Говорят, что древние, возводя новое здание, закапывали под основанием его приносимого в жертву агнца [47] или петуха… Если бы это могло помочь учителю в его трудах, я с радостью пожертвовал бы своею жизнью подобно петуху римлян или агнцу эллинов».
47
Агнец (славянск.) – ягненок.
Руки
«На днях добрый отец Тидеман упрекнул Учителя в пренебрежении к своему здоровью. „Спина твоя начинает сутулиться, походка утрачивает былую упругость… Не забывай, что годы уже не те, когда бессонные ночи не оставляли следа на твоем лице“. И, так как Учитель только шутливо отмахнулся, отец Тидеман задал вопрос: „Скажи, Миколай, есть ли на свете для тебя что-нибудь дороже твоей астрономии?“ Отец Миколай с удивлением на него оглянулся. „Есть, – ответил он тихо: – родина, Польша!“
Разговор этот я припомнил сегодня, после того как узнал, что нас с паном Конопкой посылают в Италию. Утром я вызвал неудовольствие отца Миколая: взобравшись на крышу башни, из окна которой мы ведем наблюдения за небом, я попытался установить там, на высоте, наш новый трикетрум. Неосторожно ступив на разбитую черепицу, я чуть было не свалился вниз. Вернувшись в башню и разглядев побледневшее лицо отца Миколая, я понял, сколько огорчения причинила ему моя неосторожность.
«Я никогда бы не простил себе, если бы ты пожертвовал жизнью пусть даже ради любимой и ценимой мною науки, которая все же не может заменить человеку его близких», – сказал Учитель.
Не знаю, какого рода поручение мне придется выполнять в Италии, но догадываюсь, насколько оно важно для Миколая Коперника и, судя по всему, и для Польши. Входя сегодня в комнату, я услышал, как он сказал отцу Тидеману: «Только ради Польши решаюсь я послать его…» По тому, что Учитель, увидев меня, замолчал, я понял, что речь шла обо мне».
…Долго лежал каноник, прижимая ладони к горящим глазам.
Потом отложил тетрадь и задул свечу. В груди его что-то больно стучало. Нет, не в груди, а у самого горла.
Бомм! – ударили в большой колокол лидзбарской башни. – Бом-бом!
«Хвала господу, ночь кончилась!» – Отец Миколай торопливо спустил ноги со своего жесткого ложа.
Но что это? Езус-Мария, заупокойный звон! Нет, к счастью, ему это только почудилось. Но колокол звонил грозно и отрывисто. Таким звоном созывают народ на пожар или на оборону от врага!
– Ты спишь, брат Тидеман? – окликнул он друга.
Отец Гизе уже не спал, но не успел он отозваться, как дверь из коридора распахнулась. В комнату, не постучавшись, вбежал Войцех, а за ним – люди в дорожной одежде.
– Что случилось, Войцех? – спросил Коперник.
– Его преосвященство… его преосвященство… – только и мог выговорить сквозь слезы старый слуга.
Остальные молчали, опустив головы.
– Что случилось с его преосвященством? – встревожено спросил Тидеман Гизе.
– Его преосвященство отходит в лучший мир, – отозвался из толпы печальный внятный голос. – Он занемог по дороге из Петркова и уже в Лончице велел везти себя в Торунь. Пан Лукаш Аллен послал меня за вами. Сказал: «Спасти его может только господь бог и Миколай Коперник». Всюду по дороге расставлены свежие лошади, доберетесь вы быстро.
Гизе и Коперник наскоро набросили одежду и кинулись вниз по лестнице.
Мигом были оседланы кони. Не прошло и получаса, как целая вереница верховых мчалась по дороге, ведущей в Торунь.
– По этакому-то морозу – верхами! – испуганно качая головой, твердил старый Войцех. – А что как, не дай господи, привезут их обратно с обмороженными руками да ногами?
В Торуни отец Миколай застал дядю еще в живых, но уже много дней подряд епископ находился в беспамятстве.
– Яд? – спросил быстро Лукаш Аллен, когда Миколай кончил выслушивать того, кто еще так недавно был безраздельным властителем Вармии.
– Если бы на теле появились пятна, я сказал бы, что это отравление… А так… – Миколай Коперник развел руками. – Легкое недомогание его преосвященство чувствовал, еще выезжая в Петрков. Я полагал, что это результат шумных придворных празднеств, усталости, недовольства тем, что творится в Кракове… И все-таки я просил дядю не отсылать меня… Точно предчувствовал что-то…
На третий день на теле больного появились черные пятна. Пульс был неровный. Еще по дороге – во Влоцлавке – ему пускали кровь, она хлынула темная и густая. Однако сейчас Миколаю Копернику не удалось выпустить хотя бы каплю. На затылок епископу поставили пиявки, но они тотчас же отвалились. Больной бредил. Родственники и друзья потихоньку покинули комнату, оставив дядю наедине с племянником. Но разобрать, что говорит епископ, было уже невозможно.
…Огромное грузное тело последнего из Ваценродов уложили в медный посеребренный гроб, а этот поместили во второй – из черного дуба. Траурная процессия, согласно обычаю, тронулась в путь ночью. Впереди ехали факельщики. Дорога во Фромборк отняла сейчас втрое больше времени, чем бешеная скачка Коперника из Лидзбарка в Торунь.
Похороны, поминальная трапеза, встречи с людьми, явившимися во Фромборк отдать последний долг усопшему, устройство помещений для будущего епископа вармийского, разбор бумаг покойного – всеми этими делами Коперник занимался, как в тяжелом нескончаемом сне. Подумать только – сколько утрат за короткое время: брат Анджей, Каспер, а теперь дядя!
Лукаш Ваценрод был для отца Миколая одновременно и наставником, и заступником, и примером самоотверженного служения родине.
«Какая невосполнимая утрата для страны! – думал отец Миколай в отчаянии. – Не о себе я сейчас печалюсь, господи, а о Польше!»
В эти тяжелые дни никто из окружающих не услышал от ученого ни вздоха, ни сетования. Что творилось у него на душе, не знал никто, хотя братья из капитула не раз с любопытством приглядывались к своему осиротевшему брату. «Ну как, великий медик, доктор церковного права и волхователь по звездам? Придется тебе оставить насиженное местечко в Лидзбарке, покинуть башню звездочета и снова принять на себя обязанности рядового вармийского каноника!»