Приключения Кавалера и Клея

Чабон Майкл

В этот самый момент непрестанный северный ветер, который весь день разгонял облака над Нью-Йорком, наконец преуспел в своем занятии, расчищая над Челси клочок дымчато-голубого неба. Косой столб желтого солнечного света метнулся вниз, обволакиваясь мутными лентами дыма и пара, медовой лентой моросящего дождика. Жила желтого кварца мигом расцветила безликий серый гранит пасмурного дня. Окна старого дома красного кирпича сперва доверху наполнились светом, затем стали проливать его наружу. Подсвеченный сзади полным до краев окном, Джо Кавалер словно бы сиял, излучая яркую белизну.

— Ты только глянь, — сказал Сэмми. — Видал, как он может?

Много лет спустя, предаваясь воспоминаниям по просьбе друзей, журналистов

или, еще позже, почтительных издателей фанатских журналов, Сэмми изобретал новые и рассказывал настоящие истории всех мастей, скучные, причудливые и часто друг с другом не стыкующиеся. Он лишь не рассказывал о том, как в действительности из союза страстного желания, затаенной памяти об отце и случайной иллюминации окна рядового дома был рожден Эскапист. Наблюдая за тем, как сияющий Джо стоит на нижней площадке пожарного выхода, Сэмми ощутил в груди ту боль, которая, как выяснилось, часто возникает, когда желание и воспоминание объединяются с преходящим погодным явлением. Это также острая боль сотворения. Желание, которое Сэмми испытывал, было бесспорно физическим — но в том смысле, что он хотел поселиться в теле своего кузена, а не обладать им. Отчасти это было стремление — довольно обычное среди изобретателей героев — быть кем-то другим. Быть не просто результатом двухсот режимов и сценариев различных кампаний по самосовершенствованию, которые вечно проваливались из-за вечной неспособности Сэмми выявить свое подлинное существо и как раз его-то и усовершенствовать. Джо Кавалера окутывала такая аура компетентности и веры в свои способности, какую Сэмми за счет постоянных многолетних усилий в конечном итоге научился лишь худо-бедно подделывать.

В то же самое время, пока Сэмми наблюдал за безрассудными фортелями долговязой, кавалерийской фигуры Джо, демонстрацией силы ради силы и ловкости ради ловкости, а также ради самой демонстрации, пробуждение страсти было неизбежно затенено, дополнено или переплетено с воспоминанием об отце. Люди склонны думать, что их сердца, однажды разбитые, в дальнейшем покрываются неразрушимой шрамовой тканью, которая не позволяет им разбиваться в тех же самых местах. Тем не менее, наблюдая за Джо, Сэмми чувствовал, что его сердце разбивается точно так же, как в тот черный день 1935 года, когда Могучая Молекула ушел навсегда.

— Замечательно, — сухо произнес Джули. Тон борца с простудой предполагал, что на лице его старого приятеля тоже выражается что-то замечательное, причем скорее странное, чем смешное. — Если бы он еще рисовать умел.

— Он умеет, — заверил его Сэмми.

Тут Джо с лязгом вскарабкался по ступенькам пожарной лестницы к окну четвертого этажа, резко поднял оконную раму и рыбкой нырнул в комнату. Секунду спустя из квартиры донесся невозможно-музыкальный вопль, лет через тридцать более-менее успешно использовавшийся Йоко Оно.

— Угу, — буркнул Джули. — В карикатурном бизнесе этот парень как пить дать продвинется.

6

Девушка с каштановыми локонами, явно на грани безумных рыданий, пулей вылетела на лестницу. На ней было мужское пальто «в елочку». Джо стоял в центре комнаты, почесывая в затылке. Комический наклон его головы указывал на смущение. Сэмми только и успел заметить, что девушка несла в одной руке пару черных ботинок и что-то вроде узла черного шланга в другой, прежде чем она пронеслась мимо Джули Гловски, чуть не перебросив его через перила в пролет, и ее босые пятки затопали дальше по лестнице. Стоя непосредственно у нее в кильватере, трое молодых людей ошарашенно переглядывались с видом закоренелых материалистов, только что ставших свидетелями безусловного чуда.

— Кто это был? — спросил Сэмми, поглаживая щеку, по которой девушка махнула своим парфюмом и альпаковым шарфом. — Кажется, красивая девушка.

— Красивая. —

Джо подошел к потрепанному стулу с покрывалом из конской шкуры и подобрал лежащую там большую сумку наподобие ранца. — По-моему, она это забыла. — Ранец был черной кожи, с тяжелыми черными лямками и затейливыми застежками из черного металла. — Ее сумочка.

— Никакая эта не сумочка, — заявил Джули, осматривая гостиную и прикидывая уже нанесенный ущерб. Затем он волком глянул на Сэмми, словно чуя, что еще одна слабоумная схема его приятеля уже начинает рассыпаться. — Скорее всего, это ранец моего брата. Ты его лучше на место положи.

— А что, Джерри вдруг стал секретные документы перевозить, — Сэмми взял у Джо сумку. — Он, часом, не Питер Лорре? — Расстегнув застежку, он поднял тяжелый клапан.

— Нет! — воскликнул Джо, пытаясь вернуть себе ранец, но Сэмми ему этого не позволил. — Это неприлично, — укорил его Джо, протягивая руку и опять пробуя выхватить сумку. — Мы не должны рыться в ее личных вещах.

— Этоне может быть ее личной вещью, — возразил Сэмми. И все же он обнаружил в черной курьерской сумке недешевую на вид черепаховую пудреницу, в несколько раз сложенную брошюру под названием «Почему современная керамика — народное искусство», губную помаду («Андалусию» от Хелены Рубинштейн), эмалированную золотистую коробочку для пилюль, а также бумажник с двумя двадцатками и десяткой. Несколько лежавших в бумажнике визитных карточек выдали имя девушки, несколько экстравагантное — Роза Люксембург Сакс. Местом работы там значился художественный отдел журнала «Лайф».

— По-моему, на ней даже трусиков не было, — заявил Сэмми.

Джули был так тронут этим откровением, что даже ничего не сказал в ответ.

— Не было, — подтвердил Джо. Они оба на него посмотрели. — Я запрыгнул в окно, а она вон там спала. — Он указал на спальню Джерри. — В постели. Ведь вы слышали ее вопль? Она набросила на себя платье и пальто.

— Ты ее видел, — сказал Джули.

— Да.

— Голую.

— Абсолютно.

— Ручаюсь, ты смог бы ее нарисовать. — Джули стянул с себя свитер. Свитер был цвета спелой пшеницы, а под ним имелся еще один, совершенно идентичный. Джули вечно ныл, что ему холодно, даже в теплую погоду. В зимнее же время он болтался по городу, разбухший вдвое против своего нормального объема. Все дело было в том, что за последние годы его матушка, основываясь на сведениях, почерпнутых исключительно со страниц газет, издававшихся на идише, диагностировала у Джули множество острых и хронических заболеваний. Каждое утро она заставляла его глотать целые пригоршни всевозможных пилюль, есть сырой репчатый лук, а также принимать по чайной ложке касторки и витаминного концентрата. Джули сам был порядочным грешником по части обнаженных натур, и в компании Сэмми всеобщее восхищение вызывали его нагие версии Фицци Риц, Блонди Бамстед и Дейзи Мэй, которые он продавал по десятицентовику за штуку. Дейл Арден Джули, однако, продавал по четвертаку. Ее прелестную лобковую область он передавал на редкость богатыми штрихами, по поводу которых все соглашались, что именно так запечатлел бы обнаженную Дейл Арден сам Алекс Реймонд, если бы общественная мораль и срочные дела с межпланетным путешествием ему это позволили.

— Конечно, я смог бы ее нарисовать, — сказал Джо. — Но не стану.

— Я дам тебе доллар, если ты нарисуешь мне, как Роза Сакс лежит голой в постели, — посулили Джули.

Джо взял у Сэмми Розину сумку и уселся на стул с конской шкурой. Было заметно, что он, как и Сэмми, пытается взвесить материальную нужду относительно желания удержать чудесное видение при себе. Наконец Джо вздохнул и отшвырнул сумку в сторону.

— Три доллара, — сказал он.

Джули не сильно обрадовался, но тем не менее кивнул. И стянул с себя еще один свитер.