Приключения маленького тракториста
Шрифт:
Дядя Иван на радостях выпил еще рюмочку и вскоре заснул. Алешка и Колька прошли в свою комнату.
— Ты что же товарища подвел? — спросил Алешка тихо, но весьма грозно. — Сбежал и не предупредил.
— А что я, обязан? — усмехнулся Колька.
— Обязан. Сам знаешь почему.
— Зря вернулся?
— Это ты хорошо сделал. И хорошо, что скоро.
— Вот и ссоре конец. — И прежняя усмешка мелькнула на лице Кольки. — А я-то думал, — да стоит ли, да не подвести бы тебя опять…
Хотя они не виделись всего лишь несколько дней, что-то в Лопатине появилось новое, незнакомое, настораживающее. Особенно казалась чужой вот эта неопределенная Колькина улыбка. В ней не было ничего обидного, но она была какой-то горькой, казалась иронией над самим собой, как
— Я твоих дружков на базаре видел…
— Про кого это ты?
— Щербатый один, другой припухший, а у третьего только нос из воротника торчит.
— Таких не знаю, — равнодушно ответил Колька. — Мы тут с одним парнем хотели податься в Одессу. Старший брательник у него на морском пароходе служит, да не удалось, заболел он и списался на берег.
— А Форсистов видел тебя с ними на базаре.
— Со щербатым и другими? Это я флотский ремень ходил смотреть. Мало ли около кого останавливаешься.
Такое объяснение вполне удовлетворило Алешку. И на следующий день, когда рано утром он вместе с Колькой пошел в училище, от всех его подозрений не осталось и следа. Ничего не могло произойти с Колькой за каких-то три дня. Да и если бы эти дни он водился со щербатым и его дружками, так и в этом не было ничего особенного. Водился да разошелся. А зато верно сказал дядя Иван: научила Кольку жизнь. То слышать не хотел об училище, а то сам туда запросился. Теперь Алешка находил, что бегство Кольки было просто счастьем для него. Да и для одного ли Кольки? Постой, Алешка, не рано ли ты радуешься? Какой там рано! Вот здорово как выходит! Только бы Кольку приняли в слесари. Только бы приняли. Алешка повернулся к Кольке и откровенно сказал:
— Хорошо ты придумал. Очень хорошо.
— А что я придумал? — спросил настороженно Лопатин. — Ничего я не придумал.
— Да еще как придумал! — с прежним восторгом воскликнул Алешка и, понизив голос, тихо проговорил: — Ты смотри, что получится. Я кончу на тракториста, а потом и ты тоже. А когда ты кончишь, то дашь мне свои документы, я тебе — свои. И все будет опять хорошо. Не сразу, конечно. Еще, может, год — другой придется мне быть Лопатиным, а тебе Левшиным. Но это ничего. А ты спрашиваешь, что придумал… Знаешь, давай я каждый вечер буду тебе помогать заниматься. Согласен?
— Я не против, — согласился Колька. — Все перезабыл…
Еще никогда с тех пор, как Алешка поступил в училище, у него не было такого хорошего настроения, как в это утро. Скоро, очень скоро он снова станет Алешкой Левшиным!
На следующий день во дворе училища Пудов окликнул Алешку.
— Иди-ка сюда, дело важное есть. Так как, поедешь со мной?
— Поеду.
— Твердо?
— Твердо.
— Тогда я в свою МТС отпишу, чтобы запрос дали. А жить будешь у меня. Изба большая, поместимся. Мы с тобой порядок на земле наведем, покажем, как ее обиходить надо… Слыхал, что вчера говорил Шугай? Здорово сказал! В двух словах все сказал!
Крушение надежды
Шел март. По ночам морозило, днем таяло. И с утра до ночи во дворе училища стоял неумолчный гул машин. Скоро выпускные экзамены. Алешка еще и еще раз перечитывал учебники, отрабатывал приемы управления машиной. Порой он просиживал за книгами до полуночи, пока дядя Иван не тушил свет.
Беспокойные, но и радостные были эти дни для Алешки. На душе было светло, словно после долгого ненастья наконец-то выглянуло солнце. Дядя Пуд отправил в свою МТС письмо, и оттуда в училище прислали на Алешку требование. Он уже считал себя трактористом Заозерной МТС. И особенно радовало, что Колька учится. Придет время — они обменяются документами, и каждый вернет себе свою фамилию. Тогда он, уже настоящий Алешка Левшин, сможет вернуться в Серебрянку, взять к себе бабушку, и они будут жить в новом хорошем доме.
Теперь Алешка не отходил от дяди Пуда. Они вместе готовились к экзаменам. Игнат Васильевич рассказывал ему о жизни в Заозерной стороне. И, конечно, учил уму-разуму — уж такой был дядя Пуд.
— Оно и у нас было — тяжелое время, — говорил он, оглаживая свою черную бороду. — Дошло до того, что машины некому стало обслуживать. По разным местам народ разошелся. А те, что в колхозе остались, голову ломали: как дальше быть? Без хорошего трудодня людей в колхозе не прибавится, а чтобы хороший трудодень был, требуется, чтобы народишка больше стало! Ну что тут делать? Как быть? Куда ни кинь, — все клин. Положение, так сказать, безвыходное. И вот пришло время, когда нас спросили: что же делать думаете, товарищи колхозники? А что делать? Людей у нас мало, земли много, не иначе, как разоримся окончательно! А нам сказали: давайте договоримся — все вы люди советские, доверие вам от партии полное, и это достаточно, чтобы вы колхоз свой подняли. Одно, говорят, с вас потребуют: сдай государству поставки, а в остальном пора бы самим ходить без чужой рученьки, своей головой смекать, как лучше хозяйствовать. И вот с той поры и пошло все в гору. Трудодень хоть и маленький сначала был, а работать стали крепко. С утра до ночи. А почему? Настоящими хозяевами себя почувствовали. А ведь с чего пошло? Ну подумаешь, сказали себе «сами хозяева»! А оно большие миллионы колхозу дало. И у нас так уж повелось: председатель председателем, бригадир бригадиром, а ты смекай сам в своем деле, не жди указки.
Алешку все интересовало. И есть ли в той деревне речка, и какая в ней ловится рыба? И далеко ли лес, и есть ли в нем ягоды? Конечно, хотелось, чтобы был клуб, где бы показывали всякие кинокартины. И не раз он спрашивал с некоторой осторожностью:
— А не заругает тебя?..
— Кто? Жинка? Живем с Марусей в мире — что мне по душе, то и ей. Одним словом, не беспокойся.
В общем все выходило, как нельзя лучше: звание тракториста он получит, в Заозерной МТС его ждут, а тетя Маруся, видно, добрая и ему с дядей Пудом будет хорошо. Вот только Тани не будет в Заозерье. Они станут переписываться… Но как? Он не хотел, чтобы Таня получала письма от какого-то там Кольки Лопатина. А подписываться своим настоящим именем он тоже не может. Вдруг кто-нибудь прочтет его письмо? Ну тот же Георгий Петрович. Это, спросит, откуда вдруг объявился Алешка где-то в Заозерье, когда ему место у дяди Ивана, в городе? Надо придумать какое-то особое имя, чтобы никто не догадался, что пишет он, Алешка, и в то же время, чтобы Таня знала, от кого письмо. Тракторист? Нет, не годится! Мало ли трактористов… Гайка? Тоже выдумал! Никаких болтов, винтов, гаек. А что, если Отчаянный или Смелый? Тоже нехорошо. Скажет, — хвастун, сам себя хвалит… Ладно, времени до отъезда в Заозерье еще много. Не придумать одному — придумает с Таней. Но это должно быть такое имя, чтобы Таня чувствовала, что пишет ей друг, настоящий товарищ!
Они условились, что обязательно встретятся после экзаменов, перед его отъездом в Заозерье. Встретятся у ее школы или он зайдет к ней домой. Но еще до этого он неожиданно увидел Таню у своего дома. Было темно; Алешка возвращался с вечерней самоподготовки, и, если бы Таня не окликнула его, он прошел бы мимо.
— Таня, ты что тут делаешь?
— Пойдем. Мне надо с тобой поговорить. — Они вышли на улицу, и Таня сказала, как старшая: — Алеша, ты должен пойти к дяде Ивану и все рассказать о себе. Про себя, про Кольку. Лучше здесь, чем в Заозерье. Тут знают тебя, тут поймут. А там? И ведь ты ничего не сделал плохого. Ты хотел учиться, ты доказал, что в пятнадцать лет можно быть настоящим трактористом. Разве это преступление?
— Нет, я не могу. Кому хочешь сказал бы, только не дяде Ивану.
— Алеша, я очень боюсь за тебя…
— Ничего, обойдется. — Алешка упрямо стоял на своем. — Да если я скажу, — ты знаешь, что будет? В трактористы меня не допустят. Ведь мне только пятнадцать исполнилось. Что тогда делать? У дяди Ивана жить? Не смогу. В деревню ехать — не к кому. И себя и Кольку подведу.
Последний довод показался Тане убедительным, и она уступила.
— Только ты смотри, будь осторожен.
— Никто не узнает. Знаешь, где Заозерный район? Триста километров отсюда.