Приключения Михея Кларка
Шрифт:
Едва просители успели занять свои места, как двери приемной распахнулись настежь и в комнату влетел коренастый, полный, невысокого роста человек лет пятидесяти. Он промчался между низко кланяющимися посетителями. У герцога были большие выпуклые голубые глаза. Под глазами мешочки, лицо было желтое, усталое. За ним следовало человек двадцать офицеров и чиновников. Они шли, звякая саблями и вертя во все стороны напудренными париками.
Не успел герцог и его свита скрыться в кабинете, как оттуда вынырнул беседовавший со мной дворянин и вызвал одного из посетителей. Аудиенция началась.
— По-видимому, его светлость не в очень хорошем расположении духа, — сказал фермер Браун. — Видели, как он шел-то, все время губы кусал.
— А мне он показался спокойным господином, — ответил я, — а если он и взволновался,, увидав такую кучу посетителей, то тут удивительного ничего нет. Извольте возиться с таким количеством народа. Тут сам Иов терпение потеряет.
— Тише! Тише! — прошептал фермер, поднимая вверх указательный палец.
Из кабинета несся гневный и громовой голос герцога, а затем в приемную выскочил маленький, худой человечек. Он как безумный помчался через приемную к выходу.
— Это оружейник из Бристоля, — прошептал один из моих соседей, — должно быть, цену заломил высокую, вот ему и нагорело от его светлости.
— Нет, тут другая история, — ответил кто-то, — этот оружейник вооружил саблями отряд сэра Мармедюка Хайсона. А клинки-то оказались никуда не годные. Из ножен саблю вынешь, а назад ее и не всунешь. Гнется клинок, и шабаш, точно не из стали, а из свинца сделан. Известно, мошенник!
— А теперь пошел высокий, — сказал первый, — это изобретатель. Он, говорят, открыл секрет греческого огня и хочет продать этот секрет герцогу. Для защиты Бристоля от бунтовщиков, — понимаете?
Но греческий огонь, очевидно, не понадобился герцогу, потому что изобретатель не пробыл в кабинете и трех минут. Вышел он оттуда смущенный и красный, как рак. За изобретателем последовал мой честный приятель фермер. Из кабинета послышался сердитый голос герцога. Услышав эти гневные тоны, я подумал, что участь четырехлетки решена уже, но крик умолк и, наконец, фермер вышел из кабинета с довольным лицом. Он снова уселся около меня и с удовольствием потер свои красные большие руки.
— Да! — шепнул он мне. — Сперва-то он загорячился, а потом ничего, обошелся помаленьку. Говорит, что отдаст мне пегаша, но хочет, чтобы я за все время кампании содержал на свой счет драгуна.
А я сидел и думал о том, как мне удастся и удастся ли вообще выполнить поручение при этой толпе просителей и в присутствии советников герцога. Если бы была хоть какая возможность найти доступ к герцогу иным способом, то, конечно, я предпочел бы повременить, но ведь явно, что все мои усилия в этом направлении будут бесполезны. Если я не воспользуюсь случаем повидать герцога теперь, то и совсем его не увижу. Но как герцог может говорить о таком щекотливом деле в присутствии посторонних? Ведь он должен взвесить как следует предложение короля Монмауза, а разве ему теперь есть время думать над этим? Допустим, что герцогу предложение Монмауза понравится; но ведь он не может обнаружить свои истинные чувства, когда на него устремлены глаза посторонних. Мне, было, пришла в голову мысль придумать какой-нибудь другой предлог, а затем поискать случая, чтобы вручить герцогу пакет тайно. Но мысль эту я оставил. Во-первых, времени терять нельзя, а во-вторых, и случая такого, может быть, совсем не представится.
В приемной толковали, что герцог не далее как завтра утром снова уедет в Бристоль.
И я решил действовать напрямки. Почем знать, может быть, герцог, увидав надпись на пакете, обнаружит сообразительность и самообладание и даст мне тайную аудиенцию.
Из кабинета снова вышел дворянин с листом бумаги и выкрикнул мое имя. Я встал и двинулся в кабинет. Это была небольшая комната с очень высоким потолком. Стены были затянуты голубым шелком; вдоль стены, наверху, шли голубые полосы. В середине комнаты стоял четырехугольный стол, заваленный кучами бумаги. В кресле сидел герцог в высоком парике, локоны которого закрывали плечи и спину. Вид у герцога был чрезвычайно внушительный. Лицо герцога имело то же «придворное» выражение, которое я впервые увидал у сэра Гервасия, а затем у Монмауза. Лицо это было смелое, глаза большие, пронизывающие. Видно было сразу, что этот человек родился для того; чтобы командовать. Рядом с герцогом сидел его секретарь и что-то писал под его диктовку. Советники герцога стояли позади, полукругом, некоторые отошли к окну, чтобы понюхать табаку.
— Напишите приказ Смитсону, — говорил герцог секретарю, — доставить сотню котлов ко вторнику и сто двадцать ружейных замков. Напишите ему о двухстах лопатах для крепостных рабочих. Все это должно быть доставлено во вторник, иначе контракт уничтожается.
— Слушаю, ваша светлость, — ответил секретарь и принялся писать.
Герцог заглянул в лежащий перед ним лист и произнес:
— Капитан Михей Кларк… Что вам угодно, капитан?
— Я желал бы изложить свое дело вашей светлости в приватной аудиенции, — ответил я.
— Ах, это вы просили о приватной аудиенции? Но, видите ли, капитан, это мои доверенные советники. На них я полагаюсь как на самого себя. Вы, находясь здесь, находитесь именно в приватной аудиенции и можете говорить, не стесняясь. Они могут слушать все, что выслушаю от вас я. Итак, молодой человек, не колебайтесь и не заикайтесь, а выкладывайте поскорее ваше дело.
Моя просьба возбудила всеобщее любопытство, и лица, стоявшие у окна, приблизились к столу. Я чувствовал, что шансы на успех моего поручения исчезли окончательно, но в то же время надо было делать дело.
Я вам, дети, с чистой совестью и без всякого хвастовства скажу, что за себя я не боялся. Единственно, о чем я думал, так это о том, чтобы выполнить свои обязанности. Скажу вам раз навсегда, мои милые дети, что я не люблю хвастать, а если и рассказываю о себе, то ведь все это дело давно прошедших дней. Мне кажется, что я не о себе, а о каком-то другом человеке рассказываю. Да и правда, я был тогда совсем другой человек — молодой, сильный, энергичный. Что общего у этого юноши с дряхлым седым стариком, который сидит у камина и забавляет внучат рассказами о старине? В мелких речонках всегда много шума. Никогда я, дети, не любил хвастунов. Надеюсь, что вы и меня в хвастовстве не заподозрите. Зачем мне самому себя хвалить? Я вам рассказываю правду — вот и все.
Я медлил ответить на вопросы герцога, и он уже стал сердиться: лицо у него сделалось красное. Тогда я вынул пакет из кармана и с почтительным поклоном отдал его герцогу.
Герцог взглянул на надпись и вздрогнул, видимо, удивившись. Затем он сделал странное движение; мне показалось, что он хотел схватить пакет и спрятать его в кармане. Но он быстро овладел собою. С минуту или более он сидел над пакетом, молчаливый и задумчивый, а затем вдруг мотнул головой. Это был жест человека, составившегося себе мнение.