Приключения Мильса Веллингфорда
Шрифт:
Я пожирал глазами корабли, перед которыми мы очутились; мне в первый раз приходилось видеть судно с квадратными парусами. Еще отец научил меня названиям главных частей корабля и парусов по модели, оставшейся в Клаубонни. Теперь мне эти познания очень пригодились, хотя сначала у меня разбежались глаза среди этого лабиринта снастей и парусов.
Насилу я оторвался от дивного для меня зрелища. Наконец мы нашли то судно, которое искали. Оно называлось «Джон» и было вместимостью в четыреста тонн; планшир [8] на нем был совсем незначительный.
8
Планшир — горизонтальный брус, положенный поверх борта судна.
Когда мы взошли на борт, все офицеры находились в сборе на палубе. Главного лейтенанта звали Мрамор — его лицо действительно было точно из мрамора с бесконечными жилками. Заметив нас, он переглянулся с капитаном, не говоря ни слова.
— Пожалуйте, господа, пожалуйте сюда, — сказал Мрамор одобряющим тоном. — Когда вы покинули вашу родину?
Этот вопрос заставил всех рассмеяться. Я чувствовал, что настал решительный момент: теперь или никогда. В то же время я был слишком правдив, чтобы выдавать себя за того, кем я не был на самом деле.
— Мы выехали вчера ночью, в надежде поступить на службу какого-нибудь из судов, отплывающих в Индию на этой неделе.
— Не на этой неделе, мой мальчик, а на будущей, — сказал Мрамор шутя, — а именно в воскресенье. Мы всегда выбираем этот день. Пословица гласит: «Хороший выбор влечет за собою удачу». Итак, когда же это мы решились расстаться с папашей и мамашей?
— У меня больше нет ни того, ни другой, — ответил я. — Моя мать умерла несколько месяцев тому назад, и отец мой, капитан Веллингфорд, тоже скончался уже давно.
Капитан «Джона», имевший на вид около пятидесяти лет и отличавшийся суровой наружностью, весь так и просиял, услышав имя моего отца.
— Как, вы сын капитана Мильса Веллингфорда, того самого, который жил при истоке реки?
— Да, капитан, его единственный сын. Нас осталось только двое: моя сестра и я. И мое пламенное желание — сделаться таким же хорошим моряком или же, по крайней мере, таким же честным человеком, каким всегда был мой отец.
Эти слова, произнесенные с уверенностью, произвели на всех прекрасное впечатление. Капитан пожал мне руку и пригласил нас с Рупертом отобедать. Оказалось, что капитан «Джона», Роббинс, совершил свое морское плавание вместе с отцом, у которого он был помощником, и глубоко его уважал. Он не стал меня много расспрашивать, находя вполне естественным, что сын капитана Веллингфорда пожелал сделаться моряком…
За обедом было решено, что мы с Рупертом примемся за исполнение обязанностей с завтрашнего же утра. Мне назначили жалованье в восемнадцать долларов в месяц, а Руперту — тринадцать. Капитан Роббинс заметил, смеясь, что сын пастора не может быть в претензии, что ему назначена меньшая плата, чем сыну известного моряка.
На самом же деле, Роббинс, будучи хорошим наблюдателем, заключил, что из Руперта не выйдет настоящего моряка. Мы возвратились в трактир, и, переночевав там, распрощались с Небом, который вместе со шлюпкою отправлялся домой и мог сообщить там, как обстоит наше дело.
Рано утром мы нагрузили маленькую тележку нашими вещами, и через полчаса были уже на борту «Джона» и водворены в одной из его боковых кают.
Руперт, покуривая, расхаживал по палубе, а я полез на мачты, рассмотрел реи [9] , потрогал клотики [10] , и только тогда слез вниз.
Капитан, офицеры и матросы посмеивались, глядя на меня. Как я был счастлив, когда вдруг раздалось приказание Мрамора:
— Слушайте, Мильс, выдерните снасти из брам-стеньги [11] и сбросьте нам конец, чтобы мы могли заменить их новыми.
9
Рея — горизонтальный брус, поддерживающий паруса, висящий на передней стороне мачты.
10
Клотик — конец флагштока (верхней части стеньги — продолжение мачты), куда вставляются шкивы для пропускания сигнальных веревок.
11
Брам-стеньга — прямое круглое дерево, составляющее продолжение мачты.
Голова моя пылала, я боялся осрамиться; однако тотчас же вскарабкался наверх и исполнил все, как следует. Тогда Мрамор начал командовать мною снизу, и вскоре новая снасть была водворена на место с блестящим успехом. Это было начало моей карьеры, которое очень льстило моему самолюбию. Настала очередь Руперта. Капитан велел ему спуститься в каюту и засадил за писанье. Почерк у него был прекрасный и скорый. В тот же вечер я узнал, что Руперт будет исполнять должность секретаря у капитана.
— Да, меня нисколько не удивит, — сказал Мрамор, — если старик оставит его в этой должности на все время плавания, так как сам он пишет такими каракулями, что не в состоянии бывает ничего разобрать; не знает, с какого конца начать читать.
Накануне нашего отплытия Руперт отпросился пойти погулять по городу; по этому случаю он принарядился.
Я тоже побежал на почту, но, не зная дороги, очутился на Бродвее [12] . Я уже собрался вернуться, как вдруг увидел Руперта с письмом в руках. Я прямо пошел к нему.
— Из Клаубонни? — спросил я с замиранием сердца. — От Люси?
— Из Клаубонни, но от Грации, — ответил он, покраснев. — Я просил бедную девочку сообщить мне, что там без нас делается. Что же касается Люси, я даже не знаю, как она пишет, и мне до нее нет решительно никакого дела.
12
Бродвей — главная улица Нью-Йорка.
Я надеялся получить письмо от Люси. Узнавши адрес почтового отделения, я отправился туда. Через несколько минут я уже выходил с торжествующим видом, держа в руках ее послание. Руперт предложил мне прочесть письмо моей сестры. Вот приблизительно его содержание:
«Дорогой Руперт!
Сегодня утром в девять часов Клаубонни было в большом волнении. Когда беспокойство вашего отца достигло высших пределов, я ему сказала всю правду и передала ваши письма. Мне тяжело говорить: он заплакал. Слезы двух дур, как я и Люси, ничто — в сравнении со слезами старика! Он не стал упрекать нас и ни о чем не расспрашивал.
Ведь еще не поздно? Вы можете возвратиться. Доставьте нам всем эту радость! Но, что бы там ни было, друзья мои, я пишу вам обоим, хотя и адресовала письмо Руперту, не забывайте, что наше счастье зависит от вашего честного поведения и вашей удачи.
Преданная вам Грация Веллингфорд».
Люси писала более сдержанно, но в то же время более откровенно:
«Дорогой Мильс!
Я проплакала целый час после вашего отъезда, а теперь зла на себя, что пролила слезы из-за таких сорванцов. Грация сказала вам, как был огорчен отец. Никогда в жизни я не испытывала такого страдания.