Приключения Оги Марча
Шрифт:
Яркие вспышки вечерних огней за окнами, шум, то усиливающийся, то замирающий, как эхо выстрелов в тире, заглушался плеском воды и позвякиванием посуды. Сидя в мягком кресле с шелковой обивкой в одном из халатов Теи, спокойный, довольный, в предчувствии новых наслаждений, я и не мыслил ревновать ее к брошенному мужу.
Сам едва не женившись на Люси Магнус, я вполне понимал Тею и сочувствовал ее желанию выйти замуж, подобно сестре, и сделать партию не хуже. И при всей ее теперешней иронии по отношению к таким людям, я усматривал и в ней стремление утвердиться на социальной лестнице и занять на ней положение не ниже этого ее Смита или как его там, по крайней мере утереть нос невестам из так называемых хороших семейств Бостона или Виргинии.
Она считала само собой разумеющимся, что мы вместе поедем в Мексику, и я не особо сопротивлялся.
– Так возьми, сколько тебе надо, в холодильнике.
У нее была привычка оставлять сдачу, деньги на расходы и даже чеки в холодильнике, где они лежали между увядшими салатными листьями и блюдечками с беконным жиром, который она не желала выбрасывать. В общем, пятерки и десятки были всегда под рукой, и, выходя, я мог не долго думая достать их оттуда, как достают перед прогулкой носовой платок из ящика комода.
Я встретился с Граммиком и попросил его уладить вместо меня дело с «Нортумберлендом». Он уже и так успел сделать невозможное: предотвратить незаконную стачку. Он сообщил, что представитель противоборствующего нам союза и его подручные охотятся за мной, желая проучить. Когда я сказал, что собираюсь бросить работу и уехать из города, он изумился, но я объяснил ему, что обязан поступить так из-за Теи, и он вроде бы понял и не стал со мной спорить. Он считал, что ситуация с двойным профсоюзным подчинением, конечно, очень щекотливая, и нашей организации предстоит либо развернуть в отеле большую агитацию, либо уступить свое место другим.
Тея занималась моей экипировкой перед путешествием, почему мне и вспоминалась все время виденная когда-то картина, изображавшая герцога Веллингтона на охоте в Солсбери: синий фрак, черное кепи и лосины. Возможно, Tee виделось нечто подобное и для меня. Мы объезжали магазины и примеряли, примеряли. Когда ей казалось, что вещь мне идет, она кидалась мне на шею с поцелуями, восклицая:
– О, детка, ты просто прелесть!
– И совершенно игнорировала оторопевших продавцов и других покупателей. Когда же я брал в руки что-то, по ее мнению, абсолютно неподходящее, она покатывалась со смеху, повторяя: - Что за глупость! Брось немедленно! Только полоумные старухи сочтут это шиком!
Одежда, которую дарил мне Саймон, тоже ей не нравилась. Она желала, чтобы я выглядел спортивно, и в конце концов обрядила меня в кожаную куртку, уместную разве что на охоте на уток - броскую, с карманами для патронов, рыболовных крючков, влагоустойчивых спичек, ножа и компаса. В такой куртке можно было выжить даже на озере Гурон. Для покупки ботинок мы отправились к «Карсону», где я не был с того времени, как Джимми Клейн поймал меня в вертящихся дверях.
Во всех этих заведениях разговаривала с продавцами она. Я же больше помалкивал, чувствуя, как бьется сердце. Потом поднимался и с улыбкой шел в примерочную, где позволял ей так и эдак крутить меня перед трюмо, рассматривая со всех сторон. Меня восхищала каждая из ее привычек и маленьких странностей, напористость тона, высокий голос и то, как небрежно, без тени смущения поправляла она свою зеленую юбку, когда из-под нее вдруг показывалась комбинация, или откидывала с лица выбившуюся прядь черных, словно китайская тушь, волос. Одевалась она роскошно и дорого, но я оценил подрагивание ее шляпки, когда Тея поднималась ко мне в комнату, и то, как взволнованно она путалась в элегантной своей одежде, раздеваясь.
И все эти поцелуи прилюдно, покупки и подарки не унижали меня, я сознавал свое везение и совершенно искренне чувствовал себя счастливым. Жалуй она меня титулами или иными монаршими милостями из тех, что даровала Елизавета Лестеру, нацепи мне на голову вместо так нравившегося ей стетсона шлем с перьями, даже это меня бы не смутило. Как не смутили и клетчатый драп, кожа, замша и высокие ботинки, в которых я вышел на Уобаш-авеню, преобразившись не то в заезжего иностранца, не то в туриста. Я лишь посмеивался, разыгрывая в родном городе чужака.
Она была помешана на дешевых магазинах, где покупала косметику и галантерею - гребни и булавки. Сделав основные покупки, мы отправились к «Маккрори», что на Кресд- жи, и битый час толкались в толпе, по преимуществу
Все это не имело ни малейшего значения. На многое я тогда смотрел сквозь пальцы. То, что меня касалось, трогало до глубины души и увлекало, а все прочее не стоило внимания и оставляло равнодушным. Никогда еще и никто так меня не пленял. Я жил ее умом и рассудком. Но, привыкнув заботиться о себе, самостоятельно принимать решения и отвечать за свои поступки, я не мог в полной мере оценить привалившее мне счастье.
Наоборот, временами меня пугала та легкость, с которой я пренебрег былыми запретами. Опасения, столь мне знакомые, были отброшены. А ведь меня должен был насторожить пример моей матери, да и мое собственное прошлое, весьма сурово о себе напоминавшее. Остерегись! Будь предусмотрителен, глупец! Ведь ты всего лишь песчинка, крохотный кусочек металла, высыпанный вместе с другими на магнитное поле и притягиваемый полюсами. Что бы ты ни делал - ел, спал, работал, - тобой управляет закономерность, которой ты не можешь противиться и подчиняешься слепо и покорно. Зачем же множить путы? Зачем кидаться в водоворот, стремиться туда, откуда следовало бы бежать, если это неизбежно иссушит тебя, исказит черты, искрошит зубы? Беги!
Прояви мудрость, исчезающую, когда человек самонадеянно выбирает одинокий путь под гнетом неизбежных страхов, владычествующих в этом мире. Они не дадут тебе передышки, наши истинные хозяева, не пощадят. Скольких они уже согнули и подчинили, скольких обезличили и наметили себе новые жертвы!
Но вот появилась Тея с ее деньгами и решительностью, неукротимой жаждой любви и удачи, заботами и чувством ко мне, ружьем и фотоаппаратами, планами насчет Мексики и идеями, главнейшей из которых была настойчивая устремленность к лучшему и более совершенному, нежели то, что зовется реальностью. К чему-то подлинно прекрасному и достойному. Хорошо, согласен, давайте будем стремиться к этой, другой реальности. Но реальность, создаваемая на протяжении какого-то времени лишь одинокими последовательными усилиями кого-то одного, усилиями, которые хотя и могут вознаграждаться и приносить плоды, но в конце концов оказываются тщетными, всегда терпит урон, обнаруживая свою необоснованность и иллюзорность. Это понятно.
Однако в области идей Тея обладала одним преимуществом: она принадлежала к людям, способным отстаивать свои убеждения не на жизнь, а на смерть. Идеи проверяются на прочность страданием, как у святых мучеников и у тех, кого голыми обыскивает полиция. Только ценой собственных терзаний ты способен доказать, что идея твоя не пустой треп. Пока не страдает тело, всякая идея эфемерна, по большей части надуманна и пуста - хлопок фейерверка, взметнувшегося в воздух сияющими искрами и безрадостно осыпающегося на землю полусгоревшими останками.