Приключения Питера Джойса
Шрифт:
Генри на это — новый заряд. Но тут мое внимание было отвлечено видом жареных угрей, поданных в достаточном количестве, чтобы позабыть о препирательствах.
Отплыли мы домой вполне благополучно — лучше не надо: скуанто отправили с нами еще три лодки, доверху нагруженные провизией, и обещали давать ее впредь. Казалось бы, чего еще можно желать, если притом и шкура осталась цела? Однако ж, едва очутившись в лодке, Питер и Том Бланкет крепко заспорили и проспорили полдороги. А так как на обратном пути я греб вместе с индейцами в их лодке, то существо спора мне было ясно. Дело в том, что Питер задумал дипломатически скрепить очень выгодный для нас союз со скуанто браком Генри и Утты: она приходилась какой-то племянницей старому Оримха, и поскольку у скуанто дети их братьев и сестер все равно что их родные дети, то, стало быть, мы попадаем в родичи к самому вождю! Это совсем недурно, особенно если принять во внимание угрозы Летящего Ворона, за которым стоит воинственное и непримиримое к белым племя пекота.
На это наш проповедник никак не соглашался. Он называл такой брак «противоестественным извращением всех божеских законов» и клялся, что бросить в объятия грязной язычницы представителя славного английского рода — преступление перед богом и людьми. Хорошо еще, что «представитель» ничего не слышал: Генри плыл на другой лодке.
Глава VIII
— Свобода духа и слова! — ревели пуритане, размахивая ружьями. — Что может быть прекраснее свободы слова? Кто скажет против этого хоть слово, того надо засадить в тюрьму: пусть, скотина, любуется небом в крупную клетку!
Ну, скажу я вам, здесь и зима! О таких на побережье Ла-Манша и не слыхивали. Там туманы, бури, дожди, мокрые хлопья. Тут не так. Тут все иначе.
В конце ноября бушевали ураганы и ливни. А накануне фомина дня сразу стало спокойно, тихо и холодно, как в погребе. Всюду решительно вторгся новый цвет, все собой заполнил. По утрам он слепил колючей белизной, в полдень отливал голубым и розовым и растекался синими тенями вечером.
Снег говорил. Его поверхность стала летописью лесных происшествий: лиса, волк, скунс оставляли на нем свои осторожные знаки, белка и кролик вкрапливали точки и запятые, и вы с опаской могли прочитать на нем тяжелый росчерк барибала и летучие пометки рысьих лап.
Здешний снег таять не собирался. Каждая пляска ветра приносила его новыми охапками с неба, темного, как колодец, и на земле и на деревьях он рос да рос в толщину. Дома же, наоборот, уменьшались и уходили вниз, пока белые шубы на крышах не соединились с сугробами у стен. Пришлось рыть длинные узкие траншеи от дома к дому, к овчарне и коровнику, к проруби и блокгаузам — всюду.
Волки боялись этих траншей, но у них хватало наглости подползать на брюхе к овчарне и лежать, обратив носы в сторону ее дверей, и облизываться, и мечтать об овечьей печенке, пока не запустишь в них пылающей головешкой или не пальнешь дробью.
Пусть волки — все равно не станешь вечно сидеть под крышей. Мы с Питером и Генри надевали индейские лыжи-снегоступы, брали ножи и топоры и шли в лес осматривать капканы. Этими капканами славился у нас Том Долсни: он был один мастер по железу на весь поселок.
Войдешь в глушь и заваль, станешь под колоннаду голых, обрызганных снегом стволов, и все в тебе замрет от ужаса и восхищения: это же храм, в нем пристало молиться! Высоченные колонны уходят в бездну небес, метут ее своими кронами, внизу же великий хаос сплетенных под снегом сучьев и кустов. Волнистые сугробы и завалы скрывают их схватку, лишь кое-где, вырвавшись из плена, застывают в конвульсиях черные руки. Тысячи лесных глаз завораживающе смотрят на тебя: что ты делаешь здесь, человек? Кто послал тебя сюда с ружьем и топором — бог? А с какой целью, позволь узнать?
Праздный мозг — мастерская дьявола, любит говорить Питер, и он прав. Сколько ни пой псалмов, ни читай апостольских откровений, дьявол тут как тут. Поездку к индейцам судили-пересуживали на все лады. Позабыли, что благодаря скуанто в каждом доме подают к столу маисовые лепешки и их уже никто не считает пищей Ваала [140] . Пошли толки: «Видели у них головы христиан, ободранные, как телячьи в лавке мясника? С меня хватит. А ты как, Стив?» — «Ноги моей больше у них не будет. Дьяволу поклоняются, Пиасавом его называют. Игрища бесовские, плясы…»
140
Ваал — имя одного из богов древних Сирии, Финикии, Палестины В переосмыслении христиан — имя злой силы.
Бетси Харт, женщина вздорная, воя, носилась по поселку: корова, которую она сберегла в пути, пала — а все потому, что из стенки хлева смотрит Птичий Глаз. Все конечно, как оглашенные, кинулись смотреть, что за птичий глаз, — вот дураки! Ходил и я. Ничего особенного. Просто в доске сарая вокруг сучка слои дерева так расположились. В сучок часто тыкали пальцами, он выпал, и стало действительно похоже. С мрачным и многозначительным видом к Хартам явился Джон Блэнд. Водя по стене фонарем, досконально осмотрел ее, зловеще покачал головой и ушел. Пересуды росли… А все чепуха. Каждый мальчишка знает, что достаточно снять в полночь щепку с доски, зарыть ее на перекрестке под заклинание — и чары долой.
Вскоре про птичий глаз забыли: во-первых, весь поселок залихорадило слухами, что мастер Генри женится на индеанке, во-вторых, бабка затеяла философские собрания по вечерам. По первому вопросу начались ожесточенные дебаты: кто за, кто против. Во главе обоих лагерей стояли такие авторитеты, как Джойс и проповедник. Они-то помалкивали, зато вокруг них кипела свара. Что касается собраний, то лучше бы их не было. Но об этом потом.
А Генри и мисс Алиса? Эти буквально погибали от тоски. Иногда я навещал их в блокгаузе. Внизу Ален Буксхинс дрессировал сурка, который все норовил завалиться спать, и Джон де Холм, живая реликвия Соулбриджа, с величавым видом рассматривал заплаты на своем лакейском камзоле. Наверху мисс Алиса бродила по холодной галерее и уже не читала стихов, а, заламывая руки, жаловалась портретам предков: «Боже, какая я дура, что не уехала в Бостон!» В безнадежном унынье сидел у окна Генри и смотрел на отягощенные снегом ветви. Уже месяц прошел с тех пор, как река стала и Плывущая Навстречу не показывалась в поселке.
— Ты, ваша милость, чего такой скучный?
Он будто и ждал этого вопроса.
— К-какая девушка, Бэк! К-какая душа! О, я глупец! Воображал, что главное в жизни — стихи и футбол, кичился своими познаниями и манерами… Как смешны наши представления о духовных ценностях, которыми мы, англичане, якобы обладаем!
Я оставлял его в покое и шел навестить Питера в противоположном блокгаузе. Иногда за мной увязывалась мисс Алиса. По вечерам она для чего-то напяливала на себя великолепные платья из гардероба Соулбриджа, надевала драгоценности, и веяло от нее не тихой благодатью, но пагубным мирским тщеславием. Тогда и на меня, правду сказать, находило расслабление. Однажды мы шли к Питеру по галерее, она и говорит:
— Тебе не скучно жить, Бэк?
— Когда ж скучать, мисс Лайнфорт? Утром отгребаю снег, кормлю скотину, топлю печь. Днем чиню инструмент, охочусь. Потом молитва, ужин. Ложимся в семь…
— Пожалуйста, не величай меня «мисс Лайнфорт». А тебе не хочется читать?
— Как же, я за это время прочел «Книгу, изображающую жизнь и нравы всех христиан и показывающую, как далеки они от турок, папистов и язычников», сочинение сэра Роберта Броуна.
— Подумайте — запомнил название. Ну и голова! А ты не хочешь учиться?