Приключения, почерпнутые из моря житейского. Саломея
Шрифт:
Платон Васильевич торопливо повел Далина через уборную и спальню. Прямо — дверь вела в гардеробную и девичью; а вправо — в предназначенные детские покои.
— Бесподобное помещение, чего же лучше. Так это дело решено?
— Я уж совершенно полагаюсь на вашу рекомендацию.
— И будете довольны. Фамилия ее Эрнестина де Мильвуа. [146]
— Де Мильвуа?
— Вы, я думаю, слыхали об известном французском поэте Мильвуа?
— Как же, как же; это приятно, — отвечал Платон Васильевич, смотря беспокойно на часы, — извините, мне надо… Борис!..
146
[146]Мильвуа Шарль (1782–1816) — французский поэт, автор сентиментальных элегий и дидактических поэм.
— Итак, до свиданья! Завтра она к вам явится. Проводив гостя, Платон Васильевич сел в карету и возвратился в свой флигель.
— Борис, — сказал он, — я отдохну; через два часа разбуди меня, если неравно засплюсь, и чтоб все было готово, а в доме зажигали лампы.
Борис привык уже к этому ежедневному приказу. Не отвечая даже слушаю-с, он раздел барина, уложил, и Платон Васильевич предался своему обычному летаргическому сну, который после посещения дома изменил несколько свои симптомы. Около семи часов проявлялось какое-то лихорадочное беспокойство; потом внутреннее волнение утихало, наружность оживлялась счастливой улыбкой молодости чувств; казалось, что все существо семидесятилетнего субъекта расцветало снова в видениях. Но вдруг набегала какая-то туча, лицо темнело, сжималось, и слышен был в груди глухой стон, как будто все более и более углубляющийся в подземелье; потом наступало болезненное онемение, продолжавшееся до полудня — обычного часа пробуждения Платона Васильевича.
На другой день после посещения Далина карета на английских рессорах остановилась подле ворот, лакей соскочил с козел и побежал сперва в людскую, потом во флигель.
— Доложите генералу, — сказал он, войдя в переднюю, — что приехала мадам, француженка.
— Какая француженка? — спросил мальчик, который тут был.
— Известное дело, какие француженки бывают. Ты только доложи генералу, что от господина Далина; а он уж знает.
— Да барин-то еще не одевался.
— Экая беда, поди-ко-сь! так он для нее одеваться и будет. — Да; будет; уж наш генерал такой.
— Да что ж, скоро ли будет одеваться, а мне куда с ней деваться? Мне велено везти ее к генералу, я и привез; не на улице же стоять; карету-то барыня ждет: приказала скорей.
— Я скажу, пожалуй, дворецкому; а уж он как знает, так и доложит.
Борис, по докладу мальчика, вышел в переднюю и, переспросив, кто приехал, откуда, для чего и зачем, покачал головою и пробормотал про себя: «Эх, черт знает что! Подлинно барин-то с ума, верно, сошел: французской пансион заводит!»
— Кто там, Борис Игнатьич? — спросил его шепотом лакей, сметавший в зале пыль.
— Кто! Еще какая-то мадам француженка.
— Зачем их несет сюда?
— Зачем! Известное дело, к нам же на пансион.
— Что ж это за пансион такой?
— Хм! Мода такая. Известное дело, французской пансион: соберут тощих да голых мамзелей, дадут им квартиру и все содержание, откормят, а потом и женятся на них. И наш, верно, барин тоже вздумал на старости лет: отделал дом, да вот уж третью берет на пансион. Смотри, если не добьет до дюжины. А пансион-то не то что по-нашему жалованье за службу; да и не то что одно жалованье: жалованье куда бы ни шло; а то — квартира со всем убранством, отопленье, свечи восковые да лампы, стол поварской, экипаж в полном распоряжении, что захочет — подай! И шляпку с перьями подай, и платье шелковое подай, и все подай, не смей отказать… и в театр или на бал захотела — вези! А не повез, так черт с тобой, меня другой повезет! Вот, брат, что значит пансион-то французской, это, брат, не то что по-нашему; нет, брат Вася, это уж не то; не то, брат Вася. Вот с тех самых пор не то, как мода вошла. Ну, да что тут говорить! не наше дело!
Вздохнув глубоко, Борис вошел в спальню и доложил Платону Васильевичу, что приехала какая-то француженка, мадам.
— Мадам? Какая мадам? — спросил Платон Васильевич.
— Прислал ее господин Далин, что вчера у вас был.
— А! Знаю, знаю, — сказал Платон Васильевич после долгой думы, — знаю!.. Проси ее в большой дом… погоди!.. Скажи, что я сейчас сам буду… Постой… Покажи ей комнаты вправо от уборной… она в них поместится…
— Ступай к большому подъезду, — сказал Борис лакею и пошел на парадное крыльцо встречать новую пансионерку своего господина.
— У, да какая! — промолвил он про себя, взглянув на даму, которая вышла из кареты и посмотрела вокруг, как владетельная особа, вступающая в хижину своих подданных.
Не вдруг можно было бы узнать на бледном, опавшем лице черты Саломеи; но спесивая, высокомерная осанка как будто наделась на нее снова вместе с шляпкой; едва только отогрелась ее душа и — зашипела по-прежнему,
В уборе ее головы, под полями, недоставало только любимых ее длинных локонов, кажется, а la Ninon. В довольно роскошном наряде, которым, без сомнения, снабдило ее радушное участие к судьбе несчастной француженки, она приехала в английской карете как будто с визитом и медленно шла на лестницу, ожидая почетной встречи.
Но парадные двери не отворились перед ней. Борис, отпирая ключом маленькую дверь вправо, сказал только:
— Пожалуйте сюда! — и, оборотясь к лакею, прибавил: — Что ж ты, брат, не несешь ее пожитки?
— Какие пожитки?… Никаких нет, — отвечал лакей, — мне велели представить ее сюда, да и только. Росписку, что ли, пожалует генерал?
Саломея вспыхнула. Обиженное самолюбие и негодование резко выразились в заблиставшем взоре и взволновавшейся груди.
— Ну! — проговорила она повелительно, остановясь перед дверьми.
— Сюда пожалуйте, вот сюда, — повторил Борис, — барин, его превосходительство, сейчас сами будут; а вот эти покои для вас приказал отвести… Вот эти покои, изволите понимать, сударыня? Я ведь по-вашему не знаю… Вот эти покои, то есть, для вас… Нет, нет, вот эти только, а тут спальня да уборная господские…
Саломея, не обращая внимания на слова Бориса, окинула недовольным взором комнаты, меблированные просто и, заметив сквозь отворенные двери роскошно обставленную, приютную уборную, вошла в нее, сбросила на бархатный диван против трюмо свою мантилью и села в глубокие кресла, грациозно положив локоть на извивающуюся позолоченную змейку и свесив небрежно кисть руки в палевой перчатке.
— Это уборная господская; а вот покои для вас! — повторил Борис; но Саломея, как будто не понимая мужицкого языка, смотрелась в зеркало и оправляла шарф на плечах. — Поди, что хочешь ей говори — как горох об стену! Экое племя!.. За руки и за ноги, что ли, тащить вон; забралась, разделась, да и права!.. Пусть сам генерал придет да говорит ей; а мне не сговорить! — ворчал про себя Борис.
Повторив еще несколько раз, что это уборная, он пошел докладывать барину, что вот так и так: я показал ей покои, которые ваше превосходительство назначили, а она села в уборной, да и сидит.