Приключения, почерпнутые из моря житейского. Саломея
Шрифт:
— Я утомилась, пойдем, сядем. Покуда разъедутся все и покуда смеркнется… мне совестно идти пешком с тобой.
— Как можно пешком такую даль, надо взять извозчика.
— Это страшно!.. Погодим… Расскажи мне, каким образом очутился ты здесь.
— История не долга. Батюшка прислал меня сюда к одному знакомому на руки, с тем чтоб он озаботился приготовить меня к университетскому экзамену для поступления на службу. Вот я и готовлюсь; но толку будет мало: я чувствую в себе призвание к музыке. Душа просит гармонических звуков, чтоб высказать чувства свои, отвечать голосу природы! Вы открыли во мне это призвание…
— О Георгий! как ты хорош! Я предвидела в тебе страстную душу, для которой нет иных выражений.
— А вы? скажите мне, куда вы исчезли вдруг? Это по сию пору тайна для всех нас. Батюшка стал еще угрюмее, привязчивее, скупее: только и знает, что считает деньги да жалуется, что скоро принужден будет идти по миру… Мне не высылает даже на необходимое, и я живу на чужой счет…
— Бедный!
— Право, мне совестно, я наделал кучу долгов… Скажите же, куда вы пропали?
— Мне невозможно было оставаться… А тебя это огорчило?
— Ах, если б вы знали!
— Бедный Георгий, мне только тебя одного и было жаль!
Георгий схватил руку Саломеи.
— Вы любили меня?
— О, любила!
— А теперь?
— Теперь?…
— Обнимите меня, как прежде обнимали.
— Я тебя любила и обнимала, как сына.
— Ну, хоть как сына.
— Полно, Георгий, полно!
«О милый друг! Теперь с тобою радость;А я один — и мой печален путь…» —раздался снова напев товарища в кустах. Саломея оттолкнула от себя Георгия.
— Не бойтесь, это мой товарищ…
— Это все равно для меня!
— Quousque tandem abutere, о Catilina, patientia nostra! [240] — крикнул Георгий.
— Mea res agitur, paries cum proximi ardet, [241] — отвечал товарищ, уходя.
Между тем совершенно уже смерклось.
— Боже мой, уж темно, — сказала Саломея, — пойдем, ты должен меня проводить до дому… Ты знаешь Чарова?
— Нет.
— Как же мы отыщем его дом?
240
[240] Доколе ты будешь злоупотреблять нашим терпением, Каталина (фраза из речи Цицерона против Катилины) (лат.).
241
[241] Мое дело идет, когда стена ближнего горит (латинская поговорка).
— Трудно узнать! — отвечал Георгий, взяв Саломею под руку.
И они вышли на шоссе.
За извозчиками дело не стало.
— Прикажете подавать, господа, что ли? — крикнул один. — Ах, поедем скорей. Я не знаю, что обо мне подумают. Что я скажу мужу?
— Что ж, господа, садитесь, довезу!
— Пошел ты, Ванька! — крикнул Георгий.
— Обознались! — отвечал извозчик.
— Как быть, пролеток нет; придется ехать на Ваньке.
— Ах, уж все равно, — отвечала Саломея.
— Эй! давай!
Георгий вскочил на калибер верхом.
— Подвинься, дурень.
— Да и то почти на хвосте у коня, — отвечал извозчик, прижавшись, как пласт, к передку.
С трудом усадил Георгий Саломею в ущелье между собой и Ванькой.
— О боже мой, я упаду! — вскрикнула она, когда извозчик хлыстнул вожжой по кляче.
Помчалась чалая к Тверской заставе.
— Держи меня, держи, Георгий, я упаду! — раздавалось и по шоссе и по мостовой.
III
Что делает Чаров?
Когда запрягли и подали коляску, Чаров вбежал в диванную комнату.
— Едем, ma ch?re!.. Где ж она?… Ты не видала, милая, куда вышла дама? — спросил он у проходившей горничной девушки.
— Не видала-с.
— Что за чудеса!.. Mon cher Карачеев!..
— Ах, извините, пожалуйста, что я вас оставил на минуту, — отозвался Карачеев, выходя в залу, — жене моей дурно.
— Да что дурно, — прервал Чаров, — я не знаю, куда девалась мадам Мильву а?
— Может быть, она в саду?
— Может быть. Они пошли в сад.
— Нет!.. Пропала! — повторял Чаров, обходив все дорожки небольшого сада.
— Кто видел, куда пошла дама? — допрашивал Карачеев у людей.
Никто не видал.
— Что за чудеса!
— Верно, она вышла в парк.
— Не может быть! — сказал Чаров.
Но после долгих поисков и расспросов он побежал в парк, околесил все дорожки, всматривался во все лица…
— Нет!
— Чаров, Чаров! — кричали встречные приятели, — куда ты?
— Ах, пошел, ска-а-тина! — отвечал он, толкая от себя и приятелей, и знакомых, и незнакомых,
— Кого ты ищешь?
— Не тебя, у-уфод! А Саломеи нет. Чаров в отчаянии.
— Ах, проклятая! — повторял он сначала, с трудом переводя дух от усталости; но скоро его взяло горе. Смерклось уже, а он ходил взад и вперед по всему парку, останавливался, и чуть завидит вдали какое-нибудь уединенное существо, торопится к нему и всматривается в лицо, как будто забыв и наружность и одежду Саломеи, и подозревая, не приняла ли она на себя чужой образ.
Гуляющая публика стала редеть, разъезжаться; истомленный Чаров, как опьянелый, возвратился на дачу Карачеева.
— Что? Здесь она?
— Нет.
Чаров свистнул и бросился на крыльце на стул.
— Вам не нужен уже экипаж? — спросил Карачеев, — мне необходимо послать скорее за доктором.
— Что такое? — спросил Чаров.
— Коляска вам нужна?
— Коляска? Черт ли мне в коляске, когда ее нет!
— Так я отправлю, — сказал Карачеев.
— Кабриолет мой уехал? — спросил вдруг Чаров,
— Давно.
— Ну, так! верно, она удрала в изломанном кабриолете!.. Нелепые женщины!.. Одолжите, пожалуйста, коляски, я поеду.