Приключения, почерпнутые из моря житейского. Саломея
Шрифт:
— А в том, что я уж не Дмитрицкий. Рамирский посмотрел на него с удивлением.
— Корнет Дмитрицкий умер, а я душа Дмитрицкого, переселившаяся в венгерского магната, и потому вперед спрашиваю: угодно тебе знаться с душой Дмитрицкого в ее метаморфозе, я рад; а если нет, так скажи просто: извините, я ошибся, я принял вас за одного старого моего друга.
— Я, право, ничего из этого не понимаю, — сказал Рамирский.
— Я и сам существенно не понимаю, как это все сделалось, просто метампсихоз! Я сам не верил переселению душ, а теперь поневоле верю, хоть моя душа и не переходила в животных и насекомых. Но вот, после исключения из списков, ходит по мытарствам, живет на белом свете сверх штату… ей-богу, что делать!.. скитаюсь, как мертвец, покуда не уложат в могилу и не забьют кол в спину.
Заложив руки в карманы пальто, Дмитрицкий ходил взад и вперед по комнате как человек, проникнутый горем, но переносящий с твердостью свои несчастия. Рамирский смотрел на него с удивлением, слушал, пожимал плечами и молчал.
— Ты видишь теперь во мне венгерского магната Волобужа, — продолжал Дмитрицкий, — и оттого, разумеется, не узнал меня. Если б во всех метаморфозах, случившихся со мной, участвовала моя собственная воля, хоть настолько, сколько у Юпитера для его любовных похождений, ты бы мог подумать, что и у Дмитрицкого низкая душа, но я тебе даю честное слово, что все это совершается просто каким-то чудом: судьба завяжет мне глаза, хлопнет жезлом раз, два три! ну, говорит, теперь ты Матеуш, слуга, холоп и больше ничего. Матеуш так Матеуш! и примусь за исполнение данного мне назначения, без ропоту, с полным усердием. Только что войду в характер роли — ейн, цвей, дрей — ты граф! Нечего делать, граф так граф, я и от этого не отказываюсь. Не успею совершить какой-нибудь подвиг, достойный графского сана, — аттанде! [266] Ты Прохор Васильич, купеческий сын! Пожалуй, для разнообразия буду купеческим сыном. Таким образом судьба вела меня через разные звания и состояния и привела на степень венгерского магната. Можешь спросить у всей знати здешней, у какого хочешь венгерца: унижаю ли я звание магната? Конечно, можно меня упрекнуть в незнании венгерского языка, но, судя по здешним магнатам, каждый магнат не нуждается в отечественном языке. Отечественный язык нужен только простому народу…
266
[266] Стой (франц.).
— Дмитрицкий, — сказал Рамирский, — ты такой же чудак и мистификатор, как был за десять лет!
— Помилуй, душа моя, какая тут мистификация, — я тебе говорю серьезно.
— Ну, полно, пожалуйста! Я очень рад, что встретил тебя здесь; но мне надо подумать о том, чтоб где-нибудь остановиться, здесь все номера заняты.
— Не хлопочи, я занимаю три номера. Один из них твой.
— Благодарен.
— Гей! Иоганн!
— Gleich! [267] — отозвался Иоганн.
267
[267] Сейчас (нем.).
— Вещи этого господина внести в пятый номер! Hast du verstanden? [268]
— О, ja! gleich! [269] — сказал Иоганн, но, заметив брошенное на стул пальто, взял было его, чтоб положить как следует.
Но магнат крикнул: «Марш!» — и он отправился, отдув губу и пробормотав: «Allеs muss in Ordnung sein». [270]
— Давно ты вышел в отставку? — спросил Рамирский.
— И не думал выходить, — отвечал Дмитрицкий.
— Да каким же образом ты здесь, в партикулярном платье?
— Да так, внесли меня в список умерших. Это меня, разумеется, взбесило, да что ж делать! Каким образом умершему явиться живым? Невозможно, покойники не ходят; в старину утвердили бы в земле колом, а теперь совсем другое дело.
— Ты шутишь или не шутишь?
— Что за шутка! Вот видишь: отправился я из полка ремонтером в Подольскую губернию. Оставил пьяницу хохла денщика у одного знакомого пана в деревне, а сам разъезжаю себе из места в место. К несчастию, шайка мошенников напала на меня и просто зарезала самым бесчеловечным образом. Что было делать? Я написал пану, что вот так и так, зарезали, не вспрыснет ли он меня живой и мертвой водой? А между тем пьяный мой хохол пришел к пану и говорит: что ж я, пане, буду делать! грошей у меня нет и пана нет. «А что ж тебе делать! — сказал ему пан, — пан твой пишет ко мне, что его зарезали». — «Ой ли, — крикнул хохол, — коли сам пишет, так стало быть, то верно?» — «А как же!» — «Хм!» — сказал хохол, покачал головой, да и пошел в полк, донес, что меня зарезали… — Славная сказка!..
— Ей-ей, не сказка, слушай дальше, — продолжал Дмитрицкий, — из полка вместо меня прислали другого офицера; команда стояла в Бердичеве; обо мне слухов нет; убедились, что я действительно не существую уже на свете и вычеркнули из списков живых. Скверная вещь; мне следовало бы после этого в самом деле лишиться жизни, но я подумал, что это еще хуже; предаться лучше судьбе, что хочет, то пусть со мной и делает. И сделала она из меня магната венгерского следующим образом…
И Дмитрицкий подробно и откровенно рассказал Рамирскому все свои приключения.
— Ты задумался, — сказал он, кончив рассказ, — сделай милость, Федя, будь друг, не церемонься, не знай меня и кончено..
— Нет, я тебя знаю и буду знать, — отвечал Рамирский, — но для всех и каждого буду знать тебя как магната Волобужа, с которым я сегодня имел удовольствие познакомиться.
— Браво! обойми меня, неизменная, славная душа! Ты, брат, человек, Федя, ей-богу, человек! Если б в моей воле, я бы тебе непременно дал земное счастие.
— Мне его уж никто не может дать! — сказал, вздохнув, Рамирский.
— Почему?
— Я тебе расскажу со временем и свое горе.
— Ну, отдохни с дороги, а я должен ехать сегодня на литературный вечер; здесь теперь в большой моде литературные вечера. Это презанимательная вещь.
— А ты каким образом попал в литераторы?
— Ну, нет, вдруг не попадешь в это звание; я еще не литератор, но уж смотрю в литераторы. Все здешние известности, узнав, что я родом славянин, в восторге от меня, таскают по всем литературным вечерам, просят петь: не зозуленька в лесу куковала, и кричат: какое сходство с русской песнью: не кукушечка в лесу куковала. Я им обещал собрать песни моей родины. Как только соберу, тотчас же и литератор.
— Любопытно побывать на этих вечерах.
— За чем же дело стало? поедем завтра на великолепный литературный вечер к Звездову.
— И он литератор?
— А ты его знаешь?
— Как же, он служил в Петербурге.
— Так и прекрасно: я сегодня увижу его у мадам Recuell и скажу, что я познакомился с тобою и что завтра ты к нему будешь на вечер. Там вся московская поэзия и проза, славянофилы, скандинавофилы, франкофилы и простофили.
— В самом деле поеду. Может быть, я там встречу и одну сочинительницу, которая меня интересует.
— Не одну, а тьму встретишь. Ну, прощай.
«Чудак, — подумал Рамирский, — какой славный малый и как погиб безвозвратно!»
IV
На другой день Рамирский долго ждал пробуждения Дмитрицкого, который, по обычаю магнатов, началом дня считал ие восход солнца, не любил утреннего ребяческого его света, но считал день, как следует, с первого часу. Не дождавшись этого часа, Рамирский уехал прежде всего посетить неизбежный Опекунский совет, потом некоторых дальних родных и давних знакомых и, между прочим, заехал к четвертого класса Звездову, [271] который очень внимательно его принял, изъявил удовольствие, что он посвятил себя литературе, и пригласил на свой литературный вечер.
271
[271] По введенной Петром I «табели о рангах» к четвертому классу относились лица, имевшие гражданский чин действительного статского советника, которому у военных соответствовал чин генерал-майора.