Приключения, почерпнутые из моря житейского. Саломея
Шрифт:
Саломея затрепетала, когда он прыгнул в окно и тихо проговорил:
— Душенька!
В это самое время Щепикова мучила бессонница; он приподнялся тихонько с ложа, на котором покоилась уже добрым сном Катерина Юрьевна; но она была чутка.
— Куда ты? — спросила она сквозь сон.
— Никуда, душа моя, спи! — отвечал Щепиков, надевая халат.
И он пошел дозором; выбрался в сени и потом, едва дотрогиваясь до ступеней, на четвереньках, как кошка, взобрался по крутой лестнице на чердак, сделал несколько шагов к светелке и вдруг присел от ужаса,
— Чудо, роскошь, восторг! да ты просто наслаждение! — раздавалось там вполголоса.
— Постой, постой! — послышался женский голос.
— Чего стоять, радость моя…
— Постой! — И вдруг что-то грохнулось с страшным стуком, и задребезжало разбитое стекло.
— Что ты это? — кто-то вскрикнул.
— Ничего, — отвечал женский дрожащий счастием и блаженством голос, — я только сбросила доску!..
— Ах, безумная! что ты сделала! Как же я отсюда выйду?
— Зачем уходить? Ты не уйдешь отсюда, не оставишь меня! Теперь ты мой, душа моя, друг мой! Обними свою богиню, ласкай… а я вопьюсь в тебя!..
— Ах, черт, да это в самом деле богиня или безумная!
— Куда? Нет, я тебя не пущу! Не пущу, жизнь моя!
— Прочь! вцепилась когтями! с ней не сладишь!
— Какое счастие! Какое благо!
— Тс! Что ты кричишь! Ах, проклятая!.. Кто-то идет!..
— Ничего!.. Это шум… Это сюда идут… Куда? Нет! Ни шагу от меня! Теперь ты мой!
— Шутки!
— Нет! Не шутки!.. Я блаженствую, пользуюсь минутой счастия, обнимаю тебя, целую!
— Караул, караул! — закричал Щепиков, услышав страшную борьбу и крик, поднявшийся в светелке.
— Идут… Пусти, дьявол!
— Нет! не пущу!.. Мои руки крепче оков, они так и окостенеют! Чувствуешь ли ты колодку на шее?… Это я, твоя Саломея, любовь твоя…
— Саломея?… о… проклятая! демон!
Между тем как эта сцена происходила в светелке, весь дом поднялся уже на ноги. Доска, которую Саломея столкнула с окна светелки, ударилась концом в окно спальни, где покоилась Катерина Юрьевна. Она вскочила с испугом, хватилась мужа — его нет, подняла крик, выбежала в девичью, перебудила своих баб, послала будить людей и дворню, послала в полицию; а между тем ходит со свечой по всему дому и ищет мужа, — внизу нет.
— Посмотри-ко в светелке! — говорит она Маланье, — ведь там колодница?
— Там, сударыня.
И вслед за Маланьей Катерина Юрьевна взбирается на лестницу, а Щепиков навстречу.
— Что это такое, сударь? Это что?…
— Караул! Людей сюда! Послать в полицию! — кричит Щепиков, — скорее!
— Слышишь? — раздался громкий голос Саломеи в светелке, слышишь, — «Людей, полицию!» Нас хотят разлучить!..
— Сюда, сюда! — кричит снаружи Щепиков. Отворяй светелку!
Дверь отворилась; несколько полицейских солдат, а за ними Щепиков, жена его, люди вошли в светелку.
— Помогите! — вскричал Дмитрицкий, около шеи которого обвилась Саломея, как змея, — помогите, безумная душит меня!
— Берите их, берите! — кричит Щепиков.
— Позвольте, — сказал Дмитрицкий, освобождаясь от Саломеи, — я граф Черномский, остановился подле, окно против окна; вдруг вижу эту безумную, которая кричит: «помогите, помогите!» Я думал, что пожар, бросился в окно, спасать ее…
— Не верьте, не верьте сказкам! Это мой любовник, душегубец! Мы вместе с ним грабили и душили людей! — вскричала Саломея.
— Вяжите им руки! — вскричал Щепиков.
— Позвольте, — сказал Дмитрицкий, — справьтесь в заезд-ном доме, там мой экипаж и человек, я в ночь приехал…
— Тащите его в полицию! — вскричал Щепиков.
— А эту-то, а эту-то? — вскричала Катерина Юрьевна, — здесь оставить, что ли? Вяжите и ее, тащите и ее вон!
— Постой! Обыщите его! — сказал Щепиков своей команде.
Приказание городничего тотчас же было исполнено; десять рук полезли шарить по карманам и, вынув бумаги и довольно толстый конверт, передали городничему.
— Теперь я спокойна, мы неразлучны с тобой! — проговорила, задыхаясь, Саломея, когда ее повели вместе с Дмитрицким. Глаза ее пылали, лицо горело; с распущенными, разбросанными волосами она казалась безумной.
— Вы будете отвечать! — сказал Дмитрицкий Щепикову.
— Хорошо, приятель! — отвечал Щепиков.
Саломею и Дмитрицкого с связанными руками препроводили в полицию. Допрос отложен был до утра, а до допроса сонные будочники толкнули их в арестантскую избу с разжелезенными окнами и заперли.
На нарах лежало несколько колодников в оковах и без оков. Так как прибыль постояльцев была не новость для них, то они сквозь сон взглянули на прибылых и захрапели снова.
На бледном лице Саломеи выражалось то злобное равнодушие к судьбе своей, которое составляет противоположность отчаянию.
— Я теперь вполне счастлива! — сказала она, садясь на пустое место нар. — Мое желание исполнилось, я опять с тобой!..
— Проклятая баба! — отвечал Дмитрицкий, ложась на нары, — попутал черт связаться!
— Не черт, мой друг, а пламенная любовь, — сказала спокойно, но язвительно Саломея, — ты слишком был ветрен, я тебя опутаю оковами любви.
И она потрясла оковами, лежащего подле нее колодника.
— Молчи, проклятая баба! я спать хочу!
— Спи, дитя мое, я убаюкаю тебя, спою колыбельную песню.
И Саломея запела:
У кота ли, воркота,Колыбелька хороша!— Вот чертов певец явился! — проговорил один из колодников.
Саломея еще громче запела; она, казалось, была очень счастлива, и ей как будто невольно пелось.