Приключения, почерпнутые из моря житейского
Шрифт:
«А, это, кажется, та самая, которой восхищался мой собеседник в театре», – подумал Волобуж, устремив на нее взор, высказывающий ответ: «Я не глух и не слеп».
– Я вам доставлю одно из возвышенных удовольствий, – сказала хозяйка после многих любезностей, – вы, верно, любите пение?… Милая Адель, спойте нам.
Одна из девушек села за рояль и потрясла голосом своим пены. Это уж так следовало по современной сценической методе пения. Теперь те из существ прекрасного пола, которые одарены от природы просто очаровательным женским голосом, не могут и не должны петь. Сентиментальности, piacere и dolce [193] –
– Каков голос! – оказал хозяин, подходя к магнату.
– Необыкновенный голос! – отвечал он, – это такой голос, каких мало бывает, да еще и редко в дополнение. Вот именно голос! Это Гера в образе Стентора возбуждает аргивян к бою [195] !…
– Удивительный голос! Вы не сыграете ли в преферанс?
– С величайшим удовольствием: неужели здесь эта игра в моде? В Европе не играют уже в преферанс.
– Неужели? какая же там игра теперь в моде?
[195] Гера – в греческой мифологии богиня, покровительница брака, жена Зевса. Стентор – герой древнегреческой поэмы «Илиады», обладающий необычайной силы голосом; Аргивяне – греки.
– Коммерческие игры перешли в коммерческий класс людей, там теперь преимуществует фараон.
– В самом деле?… У нас не играют в азартные игры.
– И прекрасно. Я сам предпочитаю искусство случайности.
– Вы играете по большой или по маленькой?
– И по большой и по маленькой вместе: когда я выигрываю, мне всегда кажется, что десять червонцев пуан игра слишком мала.
– О, у вас, в Венгрии, верно, слишком дешево золото!
– Где его меньше, там оно всегда дешевле, – отвечал Волобуж, собирая карты и говоря вперед: – играю.
Хозяйка и вообще дамы надулись несколько, что у них отняли занимательного кавалера, и не знали, чем пополнить этот недостаток, на который рассчитан был весь интерес вечера. Не игравшие, собственные, ежедневные кавалеры как-то вдруг стали пошлы при новом лице, как маленькие герои перед большим, который, как Кесарь, venit, vidit, vicit [196] внимание всех дам. Они ходили около ломберного стола, за которым он сидел, становились по очереди за его стулом, прислушивались к его словам и возбудили досаду и даже ревность в некоторых присутствовавших тут своих спутниках.
[196] Пришел, увидел, победил (лат.).
Венгерский магнат не привык, казалось, оковывать себя светскими бандажами. Он нетерпеливо ворочался на стуле, как будто заболели у него плеча, руки, ноги, заломило кости, разломило голову. Дамы надоели ему своими привязками в промежутках сдачи карт, хозяин и два барина, которые играли с ним, надоедали ему то мертвым молчанием и думами, с чего ходить, то удивлением, какая необыкновенная пришла игра, то время от времени рассуждениями о том, что говорит «журнал прений» и что говорят в английском клубе.
Хозяин играл глубокомысленно: по челу его видно было, как он соображал, обдумывал ходы; но ходил всегда по общему правилу игры. Отступать на шаг от правил он не решался: приятно ли, чтоб подумали, что он не знает самых обыкновенных, простых правил игры. Какой-то сухопарый, которого грудь была «рамплирована» декорациями, все хмурился на карты, спрашивал поминутно зельцерской воды и несколько раз жаловался на обеды в английском клубе.
– Я всегда на другой день чувствую себя не по себе, – говорил он, не обращая ни к кому своих слов, как признак сознания собственного достоинства.
– А какая уха была, князь, – заметил хозяин, ударяя всею силою голоса на слово уха. – Какая уха была!
– О-о-о! Надо отдать справедливость, – прибавил тучный барин, сидевший направо от Волобужа. – Уха недаром «нам» стоила две тысячи пятьсот рублей!
– Как же, весь город говорил об ней! – сказал один молодой человек с усиками, в очках.
– Весь не весь, а все те, которые ели ее, – отвечал, нахмурив брови, тучный барин.
– Такому событию надо составить протокол и внести в летописи клуба, – заметил снова молодой человек с колкостью, отходя от стола.
– А вот наймем протоколиста, – сказал тучный барин, – какого-нибудь восторженного поэта, – прибавил он вполголоса.
– Браво, Иван Иванович, – сказал, захохотав, хозяин, – это не в бровь, а прямо в глаз.
– Нет, вы не жалуйтесь, князь, на стол в клубе. Для такого стола можно раз или два раза в неделю испортить желудок, – продолжал Иван Иванович прерванную речь свою.
– Ваш, однако же, нисколько, кажется, не портится, – сказал князь.
– Напротив, случается; но у меня есть прекрасные пилюли, и я, только лишь почувствую «несварение», тотчас же принимаю, и оно… очень хорошо действует.
– Завтра я непременно обедаю в клубе, – сказал хозяин.
– И прекрасно! Знаете ли что: вот, как мы теперь сидим, так бы и завтра повторить партию. Как вы думаете, князь?
– Я согласен.
– А вы? Вы не откажетесь завтра обедать с нами в клубе? – спросил Иван Иванович, обращаясь к Волобужу.
– С удовольствием, – отвечал Волобуж, – я так много и часто слыхал и за границей об английском московском клубе, что меня влечет туда любопытство.
– О, вы увидите, – сказал хозяин, – это удивительное заведшие.
– Академия в своем роде! – прибавил молодой человек в очках, проходя мимо и вслушиваясь в разговор.
– Это несносно! – проговорил тихо хозяин, уплачивая проигрыш.
– Охота вам приглашать этого молокососа, – заметил так же тихо Иван Иванович.
– Хм, жена, – отвечал с неудовольствием хозяин, вставая с места.
– Разлад полов и поколений, – сказал тихо и Волобуж, обращаясь к молоденькой даме, которая польстила его самолюбию.
– Отчего же разлад?
– Разлад, а говоря ученым языком, разложение организма.