Приключения, почерпнутые из моря житейского
Шрифт:
Староста, сунувшийся было в двери с огромной клюкой, вышел вон; за ним вышел и Дорофей.
– Ну, ты, Тарас, дурак! ты думаешь, это черт знает что? а?
– Что ж, не наше дело, Дорофей Игнатьич, – отвечал староста.
– Не наше дело! так и уважения нет! ты думаешь, что просто крестьянка… что уж я взял, да и привез… что глядишь?
– Ничяво, Дорофей Игнатьич.
– Небойсь сыну-то твоему Василию не черед? Нет, брат, забрею!
– Да за что ж прогневалась милость ваша, Дорофей Игнатьич?
– То-то, ты думаешь, я «на свой счет угощать буду?
– Да мы представим что угодно.
– Угодно!…
– Да что ж думать… уж как барин приказал… так и будет; вам господская воля лучше известна.
– Так пошел! ведь запас есть про заседателя?
– Да есть же, есть… сладкая водка есть, закуска есть, изюму, чай, прикажете…
– Неси!
Староста побежал на село; а Дорофей важно прошелся по двору и повелительно останавливал и подзывал к себе всех идущих и едущих с поля крестьян, баб, мальчишек и девочек, спрашивал, допрашивал, гневался и кончал словом: «Ну, пошел!»
– Эй, ты, постой! поди сюда!
– Дорофей Игнатьич, доброго здоровья вашей милости.
– Ты где был?
– В поле, батюшка.
– Завтра тебе в лес ехать, с Семкой, привезете лесу на забор… Слышишь?
– Дорофей Игнатьич, помилуйте, уж дозвольте поприбраться с хлебом. Забор-то, сударь, не к спеху…
– Ну, молчать! Учить стал!… Как велю, так и делай!…
– Кто ж ослушаться будет вашей милости; оно не то что бы… да завтра же мед снимать хотел… уж такой мед, Дорофей Игнатьич!…, Если дозволите, представлю…
– Мед… ну, разве… привози, попробую,
– Такой мед, Дорофей Игнатьич, что и не бывало такого! а уж как приберемся, в день забор новый поставим, ей-богу!
– То-то, я долго ждать не буду. Ну, пошел!… Поди-ко ты сюда, поди! в кузовке-то что?
– Черника, батюшко.
– А где ты набрала? В поле небось?
– В лесу, батюшко.
– А лес-то чей?
– Вестимо, что господской.
– То-то!
– Извольте, батюшко, отсыпать на здоровье.
– Отсыпать! Захочу и все возьму… Что ж ты мало набрала? а?
– Да неколи было; только и набрала что вот дорогой.
– А орехи поспели?
– Нет еще, сударь.
– На! пошла!
Отсыпав в картуз черники, Дорофей пошел к себе и высыпал чернику на стол перед Саломеей, которая, прислонясь к стене, сидела с поникшей головой и закрытыми очами, как опьяневшая от горя.
Есть сердца, которые знают испуг, страх, боязнь, но в беде, вместо смирения и терпения, ожесточаются. Это именно те высокомерные сердца, которые не сознают в себе ничего, кроме высоких достоинств и великих совершенств, а во всех других ничего, кроме глупости и подлости. Саломея, предавшись горьким думам о судьбе своей и унижении, в которое она поставлена, обвиняла, во-первых, виновников своего рождения: они не умели руководить ее к счастию жизни, не умели обставить ее тем, чем ее красота, ум и высокие чувства должны были быть обставлены; потом обвиняла дураков молодых людей, которые не умели найти в ней; потом обвиняла свинью Федора Петровича, которого черт принес в дом свататься на девушках, которых он и подметки не стоит; потом обвиняла мерзавца Дмитрицкого, который соблазнил ее невинную душу, жаждущую истинной, безмерной, высокой любви; потом досталось Филиппу Савичу, сморчку, который осмелился думать сделать из нее вторую хозяйку в доме; потом, припоминай слова Алексея, она разобрала их и убедилась, что, верно, мерзавка Юлия Павловна и мать выведали у глупого Георгия что-нибудь я рассказали Филиппу Савичу; а Филипп Савич из ревности так низко поступил с нею. Никому не было пощады, и лицо Саломеи Петровны выражало какое-то озлобление и совершенно походило на опьянелость, в которой подозревала ее старая Маланья. Дорофей, взглянув на нее, скорчил маску, поусумнился и подумал:
«Врешь, мать моя, какая ты барыня… чай, просто, тово… девка, вот и все».
– Эй, сударыня, чернички покуда!… Ну, Маланья, что ж чаю? налила? подавай сюда на стол; а староста принес что?
– Да вот же, принес два полуштофчика, да изюму, орехов, яблоков.
– Ставь сюда на стол… постой-ка, я попробую…
И Дорофей попробовал из каждого полуштофчика по рюмочке.
– Маланья, ступай, изготовь к ужину яичницу, да что-нибудь еще… покушать вот им… что ж, сударыня, извольте!
– Я ничего не хочу, благодарю! – отвечала Саломея, вздрогнув, когда Дорофей прикоснулся к ней рукой, потчуя чаем.
– А отчего ж так?
– Пожалуйста, дай мне покой!
– Ну, как угодно… я сам выпью…
И Дорофей отпил до половины чашку, долил сладкой водкой и стал прихлебывать с наслаждением.
– А смею спросить, сударыня моя, какие разбойники ограбили вашу милость?… Сударыня, а сударыня! Э, какая спесивая! когда говорят – не отвечает!… Добро бы еще кто, а то черт знает!… Да я знать не хочу… вот барыня отыскалась какая! нашла тут разбойников! Так и поверили! черт ограбил…
– О боже! – вскричала Саломея, вскочив с места и бросясь к двери.
– Нет, пррру! – сказал Дорофей, вскочив вслед за ней и схватив ее за сарафан.
– Мерзавец! – вскрикнула Саломея вне себя.
– Ах, ты! да я тебя, знаешь! – сказал Дорофей, подняв кулак над Саломеей и потом толкнув ее на скамью.
– Помогите, помогите! – закричала Саломея.
– Молчать! – крикнул и Дорофей, размахнувшись снова. Саломея присела от ужаса и замолкла.
– О боже! – произнесла сна тихо.
– Что, выкричала? то-то… ну, помиримся… выпьем… ну, пей! это дамская… сладкая…
Глаза Саломеи загорелись вдруг безумным исступлением; казалось, что она готова была вступить в борьбу, как львица.
– Прочь!
– Фу ты, страшная какая! ну, пей, говорят тебе!
– О, он убьет меня! – вскрикнула она трепещущим голосом.
Дорофей стоял над ней, как некий герой драмы стоял над
героиней драмы с кинжалом и требовал, чтоб она выпила яд.
Саломея, как эта героиня, испугавшись кинжала, пила яд.
– До дна! – крикнул грозно Дорофей, – а! вот теперь вижу, что барыня! Ну, теперь с чайком, я не даром для тебя самовар ставил… Нет, брат, меня не надуешь!… Ну… что ж чайку, брат… а? небойсь, не трону… э! свалилась… слышь?…
У Саломеи закружилась голова, она без памяти упала на лавку и не чувствовала, как пьяный Дорофей тянул ее за рукав.
– Что ж, брат, надо пить… Эки разбойники… пррру! И Дорофей повалился сперва на лавку, потом на пол.
– Держи, держи! – кричал он – Маланья, держи!