Приключения, почерпнутые из моря житейского
Шрифт:
У Федора Петровича кружилась голова, он с трудом добрался до своего кабинета и лег.
Между тем Софья Васильевна приехала домой, открыла мужу тайну, которую она только что узнала.
– Ну, друг мой, не удивляюсь, что Саломея уехала куда-нибудь от мужа!
– Что такое?
– Федор Петрович пьет мертвую чашу!
– Не может быть!
– Приехала я к нему, только вошла, слышу – так и разит водкой, по всем комнатам накурено табачищем, а сам он едва на ногах стоит. И бедная Саломея скрывала это несчастие!
– Ну, сама избрала
– Отчего ж не сказать!
– Э! лучше не спрашивай!
Это был обыкновенный приступ к обвинению Софьи Васильевны; она поняла; но, понимая, никогда не могла воздержаться, чтоб не высказать, что она поняла, и не убедить мужа, что она не дура и все понимает.
– И не хочу спрашивать, знаю, что у тебя в голове; надо на кого-нибудь свалить всю вину: на кого же сваливать как не на меня!
С этого иногда завязывался длинный разговор; Софья Васильевна поднимает из-под спуда все прошедшее свое горе, повыкопает из могил все прошедшие неприятности и супружеские междоусобия; поставит волос дыбом на голове Петра Григорьевича, расплачется, уйдет и дуется на него несколько дней.
Чтоб убедиться в истине слов Софьи Васильевны насчет Федора Петровича, Петр Григорьевич поехал на другой день к нему и, разумеется, вошел без доклада. В дверях "навстречу ему раздались слова Федора Петровича.
– А где ж я возьму теперь! вот возвратится Саломея Петровна, деньги у нее; тотчас же и заплатим.
– О чем дело, Федор Петрович? Здравствуйте!
– Да вот управляющий домом пришел и требует сейчас же Деньги; деньги мои все у Саломеи Петровны; а ее нет дома,
– Господа не беспокоили вас и не требовали денег вперед, – сказал управляющий, – по уверенности, что все равно, у них деньги лежат ил«у вас; но вдруг пришла крайняя необходимость в десяти тысячах, так они и просят уплатить за весь
– А сколько? – спросил Петр Григорьевич.
– Восемь тысяч пятьсот.
– Но можно подождать, любезный, несколько дней.
– Одного дня, сударь, невозможно; я бы и не беспокоил. – Что за крайность такая?
– Такая крайность, сударь. Господа убедительно приказали просить сейчас же вручить мне эту сумму.
– Как же быть, деньги спрятаны у Саломеи Петровны; вот возвратится, тотчас же заплатим, – сказал Федор Петрович.
– Когда ж оне изволят, сударь, возвратиться?
– Кто ж вас знал, любезный, что вам вдруг понадобятся деньги, – сказал Петр Григорьевич, – не сидеть же дома да ждать, когда вы за ними придете!
– Притом же нанимала дом сама Саломея Петровна, – прибавил Федор Петрович.
– Ну, да это все равно, – сказал Петр Григорьевич, – приходи, любезный, завтра поутру.
– Господа приказали просить убедительнейше…
– Говорят тебе, приходи завтра, вероятно, дочь моя завтра будет из деревни, – прибавил Петр Григорьевич. – Да все равно, возвратится или не возвратится, завтра получишь.
– Я доложу господам.
– Прощай!… Да неужели вы все наличные деньги отдали Саломее?
– До копейки все у нее.
– Какие вы, Федор Петрович; ну, кто отдает капиталы на руки женщине?
– Почему ж я знал, Петр Григорьевич, я не виноват, уж это такая жизнь.
– Где у нее лежат деньги и билеты?
– Она к себе спрятала мой бумажник и шкатулку; верно, в бюро.
– Надо послать за слесарем.
Покуда пришел слесарь, Петр Григорьевич и Федор Петрович, закурив трубки, ходили по комнатам и пыхали дымом. Если б в это время приехала Софья Васильевна, то, верно, подумала бы, что и муж ее подгулял вместе с Федором Петровичем.
Слесарь, наконец, пришел, открыл бюро, открыл все шкафы, шкафчики, комоды – нигде и признаку нет каких-нибудь сокровищ, денег, драгоценностей, даже золотых колец.
«Чисто!» – подумал Петр Григорьевич.
– Бог ее знает, куда девала, верно с собой взяла, – сказал Федор Петрович.
– Вероятно! – произнес Петр Григорьевич значительно.
Отправив слесаря, Петр Григорьевич и Федор Петрович сидели в роскошном кабинете Саломеи Петровны на креслах, курили трубки и молчали. Бюро, шкафики, комоды были растворены, раскрыты, как во время сборов в дорогу или укладывания по возвращении с пути.
Надумавшись, Петр Григорьевич сказал:
– Вам надо заложить скорее деревню; хоть эти-то бумаги у вас ли?
– Кажется, у меня.
Федор Петрович пошел в кабинет и принес купчую.
– Давайте, я сам поеду и обделаю скорее дело… Э, батюшка, да это именье продано с переводом долга в Опекунский совет! У вас нет никакого свидетельства об уплате долга и процентов?
– Никакого.
– Поздравляю! Да вы совсем не понимаете дела, не заботитесь о выкупе. Я еду сейчас в Опекунский совет; поедем вместе.
– Сейчас, я только чаю напьюсь, – сказал Федор Петрович.
– Какой тут чай, когда чай пить, мы опоздаем! Едемте! Одевайтесь, пожалуйста, скорее!
Федор Петрович оделся на скорую руку. Поехали. Знакомый Петру Григорьевичу директор велел навести справку, и по справке оказалось, что уплата просрочена и что имение включено уже в список продающихся с публичного торгу: что надо уплатить немедленно же сорок тысяч или проститься с ним.
У Петра Григорьевича облилось сердце кровью, а Федор Петрович слушал, слушал и по выходе от директора спросил:
– Когда же можно будет получить сорок тысяч, Петр Григорьевич?
– Вы, кажется, слышали, что дело идет не о «получить», а об «уплатить».
– Я не понял, – сказал Федор Петрович.
– Я вижу… извольте ваши бумаги… Вы куда теперь?
– Да куда же?… Домой.
– Так прощайте, мне надо ехать по делу.
Петр Григорьевич сел в коляску и поехал; а Федор Петрович отправился пешком домой.
Часть пятая