Приключения Родрика Рэндома
Шрифт:
Из этой речи я вынес суждение, что его лордство, узнав о моих путешествиях, опасался, не заражен ли я этим грязным и дурным вожделением, и пустил в ход сей способ разузнать мое мнение об этом предмете.
Возмущенный таким предположением и подозрением, я с превеликой горячностью стал осуждать эту склонность, как противонатуральное, нелепое, угрожающее пагубными последствиями вожделение. Свое крайнее отвращение и омерзение к этому пороку я выразил в стихах, написанных сатириком:
Тот, кто порок у нас посеял сей, Да будет проклят, негодяй, навек! Порок! Едва ли сыщется грязней Другой, запятнан коим человек!Мое негодование вызвало у графа улыбку, и он сказал, что рад убедиться в совпадении наших взглядов и что заговорил он о сем предмете только для того, чтобы узнать мое мнение, которое, по его уверению, пришлось ему весьма по душе.
Этой аудиенцией я наслаждался уже довольно долго и взглянул на часы, чтобы узнать, не пора ли мне итти; его лордство, завидев чеканный футляр, выразил желание поглядеть девиз и отделку, которую он весьма одобрил, даже с некоторым восхищением. Взяв в соображение, сколь я обязан его лордству, я счел этот момент самым подходящим для выражения моей благодарности. Я попросил оказать мне честь и принять эти часы как слабое свидетельство тех чувств, какие вызвало во мне благородство лорда; но он решительно отказался, выразив сожаление, что я почитаю его корыстолюбивым, и прибавив, будто никогда не видел столь превосходных часов и хотел бы знать, где он может достать точно такие.
Я рассыпался в извинениях за свою смелость, которую он должен приписать только моему уважению к нему, и сообщил, что получил случайно эти часы во Франции и не ведаю имени мастера, так как его нет на оборотной стороне крышки; затем я еще раз смиренно попросил его принять их. Он все еще отказывался, но поблагодарил меня за великодушное предложение и заметил, что это такой подарок, который ни один нобльмен не постеснялся бы принять, но он решил показать свою полную незаинтересованность в отношении меня, к которому он питает какое-то особое, исключительное расположение, и потому (если бы я пожелал расстаться с этими часами) ему хотелось бы знать, сколько эти часы стоят, чтобы он мог, по крайней мере, возместить ущерб, уплатив мне деньги. Я же стал убеждать его лордство, что почел бы для себя только лестным, если бы он принял эти часы без дальних разговоров. Наконец он дал себя убедить и, дабы не поступать неучтиво по отношению ко мне, опустил часы себе в карман, к моему немалому удовольствию, а затем я встал и после нежного объятия его лордства удалился, напутствуемый советом уповать на его обещание.
Подкупленное таким приемом, сердце мое раскрылось; я роздал гинею лакеям, которые проводили меня до дверей, помчался к дому, где жил лорд Стрэдл, подарил ему бриллиантовое кольцо в благодарность за оказанную мне большую услугу, и оттуда поспешил домой поделиться своей радостью с добряком Стрэпом. Но я решил, что порадую его больше, ежели сперва огорчу, а затем преподнесу добрые вести, которые от этого станут вдвое приятней. Для этого я притворился очень опечаленным и лаконично сказал ему, что потерял часы и бриллиантовое кольцо.
Бедняга Хью, почти исчахнувший от такого рода сообщений, как только услышал эти слова, не мог удержаться и с безумным видом закричал:
— Господи помилуй!
Я не мог больше разыгрывать комедии и, расхохотавшись, рассказал все, что произошло.
Его лицо немедленно изменилось, и перемена была умилительная: он заплакал от радости, называя милорда Стратуела «сокровищем», «фениксом», rara avis [80] , и воссылал благодарение господу за то, что среди наших знатных особ еще не совсем вывелась добродетель. Закончив поздравлять друг друга, мы дали волю воображению и, предвкушая наше счастье, прошлись по всем ступеням моего производства по службе, пока я не дошел до поста премьер-министра, а он до должности моего первого секретаря.
80
Редкая птица (лат.) — начало стиха известной VI сатиры Ювенала («Редкая птица на земле…»).
Отравленный этими мечтаниями, я пошел пообедать и, встретив Бентера, поведал ему доверительно всю историю и в заключение пообещал сделать для него все, что будет в моей власти. Он выслушал меня до конца весьма терпеливо, затем некоторое время смотрел на меня пренебрежительно и, наконец, сказал:
— Итак, вы думаете, что ваше дело сделано?
— Я бы сказал, что это так, — ответил я.
— А я бы вам посоветовал полезть в петлю! — отозвался он. — Тысяча чертей! Если бы меня так одурачили два таких мошенника, как Стратуел и Стрэдл, я бы повесился без лишних слов!
Смущенный этим восклицанием, я попросил его объясниться.
Тогда он сказал, что Стрэдл — жалкое, презренное создание, которое живет тем, что занимается сводничеством среди моих приятелей лордов и берет у них взаймы; именно по этой самой причине он ввел меня к Стратуелу, чье пристрастие к лицам того же пола слишком известно, и нельзя понять, почему я о нем не слышал, а Стратуел не только не может добыть для меня обещанный пост, но его влияние при дворе столь ничтожно, что он ничем не смог бы помочь даже престарелому лакею поступить на службу в таможню или в акцизное ведомство; обычно он водит за нос людей неосведомленных — их загоняют к нему его шакалы — заверениями и ласками, мне уже известными, пока не лишит всех наличных денег и ценных вещей, а нередко и целомудрия и затем бросает их, обрекая на позор и нужду. Своим слугам он не платит жалования, и это их дело урвать часть добычи. А все его намерения касательно меня настолько очевидны, что он не смог бы надуть никого, кто хоть сколько-нибудь знает человеческую природу.
Пусть читатель судит, как я отнесся к этим сведениям, низвергшим меня с высочайших вершин надежды в самую глубокую пропасть уныния и заставившим подумать, не стоит ли последовать совету Бентера и прибегнуть к петле. У меня не было оснований сомневаться в правдивости моего приятеля, так как поведение Стратуела точно соответствовало его нраву, описанному Бентером. Его объятия, прижимания, стискивания, пылкие взгляды — все это перестало быть тайной, так же как и его защита Петрония и ревнивая хмурость его камердинера, который, должно быть, был любимцем своего господина.
Глава LII
Потрясенный, я ничего не мог сказать Бентеру, с негодованием упрекавшему меня в том, что я отдал плутам вещи, за которые можно было получить сумму, позволившую бы мне жить в течение нескольких месяцев, как подобает джентльмену, и вдобавок помочь моим друзьям.
Как я ни был ошеломлен, но легко угадал причину его негодования, улизнул, не сказав ни слова в ответ на его попреки, и стал обдумывать, каким манером можно будет вернуть вещи, столь глупо мною потерянные. Я пришел к выводу, что это был бы отнюдь не грабеж, ежели бы я отобрал их силой, не опасаясь попасть впросак, но так как такой возможности я не предвидел, то решил действовать хитростью и пойти немедленно к Стрэдлу, которого мне посчастливилось застать дома.