Приключения Ромена Кальбри
Шрифт:
От мокрого платья шел пар, а от воды оно стало вдвое тяжелее. Снег по дороге становился все чернее, грязнее и, наконец, превратился в грязь и в потоки мутной воды.
Дези, несмотря на всю присущую ей энергию и выносливость, должна была приостановиться; пот градом катился по ее лицу, и она сильно хромала. Я смел полой снег с лавочки у одного дома и посадил ее отдохнуть.
— Спроси, Ромен, долго ли нам еще идти до Парижа, спроси вон у того проезжего, что идет за возом сена.
— Вам до какого же места в Париже надо идти?
— До большого рынка.
— Тогда вам осталось еще добрых часа полтора, да, никак не меньше, — ответил он.
— У меня не хватит сил столько пройти, — упавшим голосом проговорила девочка.
Я со страхом посмотрел на ее посиневшее лицо и тусклые глаза, и дышала она тяжело, как больная. Я принужден был чуть не насильно поднять ее с лавочки, где нас снова пронизал насквозь холод.
Она была не в силах идти дальше.
— Дези, подумай, мама твоя так близко, еще немножечко потерпи, милая. Мы сейчас придем к ней, зачем нам тащить наш скарб, я брошу его тут у скамейки, а ты обопрись хорошенько мне на руку и пойдем потихоньку вперед.
Эти слова и мысль о близости матери придали ей силы; она покорно оперлась на мою руку, мы снова поплелись.
— Ах, как хочется поскорее прийти, у меня кружится голова, я еле стою на ногах, но как подумаю, до чего мамаша нам обрадуется, — как она нас расцелует, даст нам поесть горячего супу, пирожков, так себя не помню от радости; только бы добраться домой, а наговорившись с ней, я лягу и целую неделю не буду вставать, все буду спать, спать и отдыхать, ты увидишь…
У заставы я спросил, куда нам идти к рынку. Нам показали все прямо, до Сены. Улицы Парижа в это холодное зимнее утро были покрыты такой липкой грязью, что даже на большой дороге было чище и не так скользко идти. Прохожие останавливались и с любопытством и состраданием смотрели на нас, потому что среди уличной толпы, шума и движения экипажей мы имели вид двух мокрых, общипанных птичек, выпавших из гнезда и потерявших к нему дорогу.
Придя к Сене, мы опять спросили дорогу. Нас направили к Новому мосту и, наконец, мы добрались до церкви св. Евстафия.
Когда перед нами очутился циферблат башенных часов, я почувствовал, как все худенькое тело Дези задрожало от волнения.
— Часы! — воскликнула она, — часы! Помнишь, о которых я тебе говорила, что были напротив наших дверей.
Но это была лишь минутная радость.
— Часы-то здесь, но где же дом? Я не вижу его больше!
Мы обошли церковь кругом.
— Нет, мы ошиблись, это не та церковь и не те часы. Это не св. Евстафий, нашего дома нет напротив входа.
Я снова спросил у прохожих, какая это церковь? Мне отвечали то же самое, — что это церковь св. Евстафия.
Дези смотрела вокруг глазами полными отчаяния, она искала всюду места, которые остались в ее детской памяти, и не находила их.
Волнение отняло у нее голос, и она задыхаясь шептала.
— Это не то, это не то.
— Обойдем все соседние улицы, которые выходят на рынок, — предложил я.
Она пошла за мной как лунатик во сне, молча, но видно было, что разочарование и горе окончательно ее пришибли.
Она не узнавала ни одной улицы. Против самой церкви находилась большая площадь, на которой несколько домов были разрушены до основания, и рабочие убирали кирпичи и мусор.
— Наверное, наш дом стоял тут, и он тоже разрушен, — говоря это, она закрыла лицо руками и громко зарыдала.
— Пойдем спросим, — утешал я ее, может быть, кто-нибудь помнит и поможет нам.
— Но что же мы спросим? Названия улицы я не знаю и не помню, имени мамы тоже не знаю, одно, что я бы узнала наверное, это дом, а его нет, и нигде нет…
Все наши надежды разрушились! Наверное, люди постарше нас и посильнее растерялись бы при этом новом неожиданном ударе судьбы, мы же стояли и смотрели перед собой растерянные, подавленные неожиданным несчастьем, не зная, куда идти и что предпринять дальше. Прохожие немилосердно толкали нас локтями, некоторые останавливались, с минуту глядели на этих двух жалких, оборванных, голодных и замерзших детей, с видом отчаяния разглядывающих окружающие улицы и дома, и шли себе дальше.
Менее разочарованный и огорченный, чем Дези, а главное менее утомленный, я первый пришел в себя, взял ее за руку и повел в здание рынка, где продавались овощи и всякого рода съестные припасы. В углу нашелся пустой ящик, на который мы и присели. Она двигалась машинально, как дурочка, без смысла, озираясь кругом. Я и сам не знал, что ей сказать. Она была бледна как смерть, и дрожала с головы до ног.
— Тебе дурно?
— О, мама, мама! — и снова крупные слезы покатились градом из ее потускневших глаз.
Жизнь на рынке кипела ключом; люди сновали беспрерывной толпой, покупали, продавали, торговались и даже бранились, все как всегда бывает на базаре.
Вокруг нас собралась немедленно кучка народу: двое детей, из которых девочка неутешно плакала, привлекли любопытных.
— Что вы тут делаете, — спросила нас толстая торговка, около лавочки которой мы уселись.
— Мы присели отдохнуть.
— Здесь для этого не место.
Не говоря ни слова, я встал с ящика, взял Дези за руку, чтобы уйти. Куда? Увы, я и сам не знал. Но бедняжка посмотрела на меня с выражением такой страдальческой усталости, что даже толстая женщина сжалилась над ней.
— Ты видишь, малютка слишком устала, а ты хочешь ее еще куда-то тащить.
Слово за слово, я рассказал, зачем и как мы очутились на рынке, то есть, что мы рассчитывали найти здесь мать девочки, а дом, в котором она жила когда-то с матерью, оказался разрушенным и следа от него не осталось.
— Вот так история! — воскликнула добрая женщина, всплеснув руками. Она позвала своих соседок. Вокруг нас собрались торговки.
— Так ты не знаешь ни имени матери, ни названия улицы, — сказала мне толстая женщина, когда я окончил свое горестное повествование.
— Соседки, не помнит ли кто из вас эту историю, хозяйка бельевого магазина, у которой пропала дочка и она жила против церкви?
Тогда начались расспросы, воспоминания, споры, но все они ни к чему не привели. Прошло восемь лет, никаких определенных указаний с нашей стороны не было. Часть улицы, где находились разрушенные дома, уже давно перестраивалась. Бельевых магазинов перебывало в окрестности сотни, который из них принадлежал матери Дези, и куда она сама скрылась, никто не мог сказать. Где искать?