Приключения Ромена Кальбри

Мало Гектор

Во время всей этой сутолоки девочка побледнела еще больше, озноб у нее увеличился, зубы стучали.

— Вы видите, ребенок совсем замерз, — сказала одна из женщин, — пойди, мое сердечко, присядь к моей грелке [2] .

Она повела нас в свою лавку, две-три женщины вошли следом за нами, а остальные вернулись к своим текущим делам.

Она не только обогрела нас и обсушила, но дала по чашке горячего бульона, который сразу подкрепил нас обоих, и на прощанье сунула мне в руку 20 су.

2

За

границей везде употребляются зимой для ног металлические жаровни, куда кладут угли и на решетке греют ноги, когда очень холодно.

Для небогатой женщины это была достаточно большая милостыня, но в нашем нищенском положении сумма эта представляла каплю в море нужды. Куда идти теперь, что делать дальше? Мой путь был ясен — направляться в Гавр и там наняться на корабль, но Дези? Что делать с ней, куда она пойдет? Она так живо сама чувствовала весь ужас своего будущего, что едва мы вышли на улицу, первое ее слово было:

— Куда же мы теперь пойдем?

Перед нами была церковь св. Евстафия. Снег опять начал идти и на улице было невыносимо холодно.

— Войдем туда, — предложил я, показывая на церковную дверь. Мы взошли, в церкви было так чисто и тепло, и кроме двух-трех коленопреклоненных фигур у алтаря никого не было. Мы пошли в самый дальний, темный угол. Дези стала на колени и, закрыв лицо руками, тихо шептала: «О, Господи, Господи, помоги мне».

Я сначала стал рядом с ней. Но вместо молитвы меня вдруг осенила новая мысль.

— Послушай, Дези, — проговорил я ей шепотом, — так как, по-видимому, ты больше не можешь никогда найти твою маму, тогда пойдем к моей.

— В Пор-Дье?

— Ну да! Ты же не захочешь вернуться снова к Лаполаду? Довольно с тебя балагана! Но тогда надо идти к моей маме. Она добрая, я знаю, что она тебя примет. Ты будешь работать вместе с ней. Она научит тебя гладить кружева и белье. Ты увидишь, что она тебя полюбит! Да и я буду покойнее, зная, что мама не одна без меня осталась на свете. Ей будет не так скучно с тобой. И если бы она заболела, ты будешь за ней ухаживать. Не правда ли? Вам обеим вместе будет лучше.

Дези искренне обрадовалась моему предложению; лицо ее сразу оживилось и говорило выразительнее всяких слов. Эта радость доказывала, как живо она сознавала весь ужас своего положения; она сделала только одно возражение.

— А вдруг твоя мама не захочет принять меня к себе в дом?

— Почему же?

— Потому, что я играла в балагане.

— А я! Разве я меньше твоего ломался перед публикой, когда лазил на палку, и чуть не убился до смерти?

— Ты — мальчик, а потому это совсем другое… — грустно ответила она.

Однако принятое решение сразу нас успокоило, хотя мы понимали, как трудно было нам теперь попасть из Парижа в Пор-Дье! Но все же будущее рисовалось нам вполне ясным и светлым. Только настоящее было ужасно…

Я не умел хорошенько определить расстояние, но я понимал, что нам страшно далеко идти до дому. Когда я решился бросить в Монруже весь наш багаж, то тогда мы представляли собой корабль, который бросает груз в море, чтобы самому не пойти ко дну. К счастью, уцелела карта, я вытащил ее из кармана, разложил на одном из церковных стульев, и стал внимательно рассматривать. Чтобы выйти из Парижа, надо было идти

вдоль Сены.

Это первое, а дальше я буду постепенно изучать дорогу.

Но как идти в такую дальнюю дорогу без обуви, без платья, потому что лохмотья наши еле держались на теле, и с двадцатью су в кармане? При этом мы дошли до крайней степени усталости, особенно Дези, которая, очевидно, серьезно заболела. Она все время то краснела, то бледнела, ее била сильнейшая лихорадка. Как рисковать провести еще ночь на таком холоде; возможно, что опять пойдет снег. Что же мы будем делать ночью, когда мы днем едва не замерзли на большой дороге?

— Можешь ли ты идти дальше? — спросил я ее.

— Я сама еще не знаю; когда я шла в Париж, то все время ждала, что увижу свою маму, а это давало мне силы. А твою маму я ведь никогда не видела и не знаю, а это совсем другое дело.

— Что вы тут делаете? — спросил позади нас грубый голос.

Карта была разложена перед нами на стуле, ясно, что мы не по ней читали молитвы.

— Убирайтесь-ка отсюда вон, бездельники!

Пришлось повиноваться и уйти; церковный сторож шел позади нас и выпроваживал из церкви, строго ворча на уличных шалунов, которые приходят в церковь играть, а не молиться. Когда мы вышли на улицу, снегу еще не было, но воздух был совсем ледяной, ветер свистал и обдавал нас ледяной пылью.

Мы снова пошли по той же самой улице, по которой шли сюда. Дези еле волочила ноги; что касается до меня, то, подкрепившись бульоном и погруженный в новые заботы о предстоящих переменах в нашей судьбе, я не чувствовал большой усталости.

Мы не прошли и десяти минут, как Дези остановилась.

— Я не могу дальше идти, — сказала она, — ты видишь, как я дрожу. У меня бьется сердце так, что я дышать не могу, голова кружится и в глазах темнеет. Кажется, я сильно захворала.

Она хотела присесть на тумбу, но подумала с минуту и снова поднялась. Мы подошли к реке и повернули направо; улица была вся покрыта тонким белым слоем инея, от этого река казалась еще чернее. Прохожие плотнее закутывались в свои плащи. Одни дети беззаботно играли на тонком, еле замерзшем льду тротуаров.

— Что, далеко нам еще идти? — спросила Дези, как в забытьи.

— До какого места?

— Чтобы отдохнуть, уснуть.

— Я не знаю сам, пойдем еще! Прошли еще несколько шагов.

— У меня нет больше сил идти, Ромен, — оставь меня здесь умирать, спасайся сам, а меня сведи куда-нибудь в угол, чтобы не здесь, только не на улице…

Мне хотелось одного — вывести ее как-нибудь за город. В деревне мы все же скорее найдем пристанище; какой-нибудь пустой хлев, кирпичный сарай. Может быть, нас пустят на постоялый двор или на ферму.

Громадный город с его толпой на улицах подавлял меня совершенно. Полицейские смотрели на нас так подозрительно и недоброжелательно; я совсем растерялся. Мы почти вышли за город, дома находились только по одной стороне улицы, а по другой — тянулся городской вал, но конца ни ему, ни улице не было видно. Над валом возвышалась городская стена, за которой белелись обледенелые, покрытые инеем, деревья, да время от времени проходили солдаты, плотно закутанные в шинели.

Я почти нес Дези на руках, она от слабости не могла стоять. Несмотря на холод, пот градом катился у меня по лицу и от волнения и от тяжести, непосильной для меня.