Приключения в Красном море. Книга 1(Тайны красного моря. Морские приключения)
Шрифт:
Здешние места великолепны, но меня не покидает горькое чувство, омрачающее все на свете. Взгляд умирающего Габре постоянно стоит перед моими глазами, как если бы этот простой человек и впрямь заронил в мою душу свою последнюю мысль… И в памяти возникает низенький курган, который мы оставили на знойной равнине, — такой, каким я увидел его в последний раз, оглянувшись на повороте.
Чтобы развеять эти печальные мысли, я отправляюсь на экскурсию в обширные, более древние, чем сами люди, леса, где застоялся густой полумрак, напоминающий о церковных нефах.
Когда ступаешь
Вдруг где-то высоко раздаются хриплые крики, и я вижу перепрыгивающую с дерева на дерево стайку гверецев, маленьких белых и черных мартышек с длинным шелковистым мехом.
Эти чудесные зверьки живут на вершинах самых высоких деревьев и никогда не спускаются на землю.
Мой выстрел разрушает все очарование природы и возвращает меня к состоянию дикого зверя. Я убиваю подряд пять гверецев, в том числе самку, кормившую детеныша. Он свернулся клубком на груди убитой матери, которая упала более чем с двадцатиметровой высоты. Передо мной куколка из белого и черного шелка с человеческими движениями. Когда я беру ее, она закрывает лицо своими маленькими руками с хрупкими пальчиками. Я кладу детеныша к себе за пазуху под рубашку, он прижимается к моей груди, и мало-помалу его жалобные стоны стихают.
Я очень горжусь своим подвигом. Может быть, я сумею выдрессировать обезьянку, хотя говорят, что это необычайно сложно.
Убитых мной гверецев тут же разделывают, я хочу взять с собой их великолепные шкуры. Их туши лежат на земле, точно тела мертвых детей!..
Туземцы никогда не убивают этих обезьян, это связано с их верой в перевоплощение: например, считается, что люди, которые портили священные деревья, искупают это святотатство, приняв после своей смерти обличье этих животных.
Бойня, которую я учинил, поддавшись охотничьему инстинкту, оставила в душе чувство досады. Возвращаясь обратно через этот величественный лес, я смотрю на него совсем иными глазами: мои выстрелы вспугнули прекрасных лесных духов и нимф.
Я подхожу к лесопильному заводу уже ночью, держа на руках свою приемную обезьянку, притихшую и, как мне кажется, довольную ласками, которые я ей расточаю. Человек очень быстро подыскивает объяснение, способное успокоить его совесть…
Шкурки развешивают у меня в хижине, чтобы их просушить. Я пристраиваю маленького гвереца в углу, накрыв его своим одеялом.
Каким счастливым он, наверное, себя чувствует! И я засыпаю сном праведника…
Ночью меня будит слабый жалобный стон, повторяющийся через равные промежутки времени. Малыш, наверное, зовет свою мать, чтобы пососать молоко, а может быть, ему стало холодно. Я зажигаю свечку. Вскоре крики прекращаются. Я тщетно ищу обезьянку. Ее нигде нет.
Проходя мимо сложенных в кучу шкур, я слышу едва уловимый стон, он заставляет меня посмотреть в ту сторону, и я вижу, что детеныш прижался к одной из них. Это шкура его матери, которую он признал среди других. Я хочу взять
На другой день детеныш умер от голода или… тоски, и его крохотный труп навсегда отбил у меня вкус к охоте.
Я оставляю двух лошадей Фаллеру в обмен на мула, полученного мной от Эвалле, прежде всего из предосторожности, дабы избежать еще одной истории с галла, у которых оба животных, должно быть, были похищены абиссинскими разбойниками. Если лошадей кто-то узнает, их владелец будет извещен об этом через несколько часов благодаря тому загадочному телеграфу, который с поразительной быстротой распространяет новости по всем джунглям. У меня нет ни малейшего желания познакомиться поближе с отравленными стрелами, вылетающими бесшумно и незаметно из зарослей кактусов.
Я беру старого мула, забывшего о своем возрасте, но сохранившего тайну той невероятной скачкообразной рыси, которая вытанцовывается на месте и заставляет даже самого закаленного всадника идти пешком. Такова особенность мулов, сдаваемых напрокат.
Мы движемся ночью, дабы избавить себя от неприятных встреч.
В Аддис-Абебе я узнаю, что город поразила эпидемия испанского гриппа. Она вспыхнула в день моего прибытия, и уже более двадцати европейцев скончались с момента моего отъезда в джунгли.
Возможно, благодаря солнцу, свежему воздуху и тяготам, на которые я обрек свой организм, вознамерившись пройти путь до самого конца, мне удалось избежать нелепой смерти в постели.
В доме Эвалле совершают окуривания эвкалиптом и никого не принимают.
XXVII
Из Аддис-Абебы в Джибути
Я покинул Аддис-Абебу утром, в дождливую погоду, из-за которой плато Шоа покрываются черной грязью в летнее время.
Подходы к вокзалу превратились в настоящее болото.
Перрон, как обычно, запружен огромной толпой людей, которые садятся в не очень длинный состав: каждые две недели отсюда отходит поезд к джибутийской пустыне. Путешествие длится три дня.
Сегодня народу особенно много, так как итальянский посол отбывает в Рим, консул Франции едет на охоту в Афден, а губернатор Аддис-Абебы намерен попариться в источниках Уаленкити.
Маркиз де Се де Монбельяр де Брэн, консул Франции, совсем не похож на дипломата; уже давно, проявляя мудрость, он и не пытается выглядеть таковым; консул напоминает сельского дворянина, который едет поохотиться в своих угодьях, или фермера, собирающегося осмотреть свои плантации, а скорее всего, того и другого одновременно.