Приключения в Красном море. Книга 1(Тайны красного моря. Морские приключения)
Шрифт:
Никто и не помышляет о сне в этом мрачном месте. Скала создает эхо, и люди забавляются тем, что «заставляют говорить гору». И хотя это явление вряд ли может чем-то удивить, в голосах, раздающихся в ночи, есть что-то зловещее.
На «Сахале» починили парус. Вероятно, уже три часа утра. Хамсин стих, и скоро подует западный ветер. Я подаю сигнал к отплытию.
Однако якорь «Фат-эль-Рахмана» не поддается. Он за что-то зацепился, но, учитывая глубину в пятьдесят метров, нырнуть на дно и высвободить его не представляется возможным. Я предпринимаю ряд бесплодных маневров, прежде чем решаю
Это происшествие отняло более часа времени.
«Ренгилех», очевидно, успел уйти далеко вперед, так как ветер свежеет и там ничего не знают о наших осложнениях с якорем. Впрочем, это не так важно, поскольку мы должны встретиться в Обоке. При таком ветре я прибуду туда раньше восьми утра.
Но, плывя на паруснике, вряд ли можно что-то планировать заранее; надо философски относиться к властителю судна, раздираемому духом противоречия, — ветру. Я поступил опрометчиво, рассчитывая на завтрак, который мне предложит славный Лассэнь. Аромат перигорских трюфелей был бы сейчас гораздо более предпочтительным, нежели кисловатый запах лепешек из дурра…
Однако ветер стихает, а до Обока осталось еще двенадцать миль.
Полный штиль на восходе солнца. Тщетно я надеюсь на то, что, когда солнце поднимется повыше, с открытого моря подует спасительный ветер… Прощайте, пирожки с трюфелями!..
В полдень, изнывая от духоты под лучами палящего солнца, я съедаю лепешку, глядя на маленькую точку, выступающую над горизонтом и словно бы насмехающуюся над моей неудачей. Это резиденция в Обоке.
Лишь около трех часов дня пресловутый морской ветер соблаговолил тронуть синевой поверхность моря и овеять нас своим едва уловимым дуновением. Судно пробуждается и с легкостью скользит по спокойной воде. Однако скорость невелика, и я уже не надеюсь прибыть в Обок к обеду.
На закате до резиденции все еще остается шесть миль. Луны не видно, и я не уверен, что световой бакен починили. В такой ситуации возникает опасение, что судно не сможет попасть на рейд, так как проход в рифе нельзя будет разглядеть. По обе стороны от прохода тянутся гряды рифов, скрытые под водой на глубине полметра-метр и абсолютно невидимые в темноте, поскольку на поверхности моря не возникает бурунов — оно спокойно, как озеро.
Постепенно начинает проглядывать луна.
И тогда на горизонте появляется мерцающий огонек бакена. Но один из моих матросов утверждает, что он видел, как вчера на одной из пристаней Джибути этот бакен ремонтировали. Вряд ли его успели вернуть на прежнее место. Я не знаю, что и думать.
Скорее всего, Лассэнь, увидев меня в бинокль, выслал лодку с фонарем, чтобы обозначить проход. Этот славный чиновник всегда рад принять меня в своем доме и попотчевать всякими экзотическими блюдами. Лассэнь живет одиноко, кулинария — единственное его увлечение, и он рад, когда кто-нибудь готов разделить с ним это удовольствие.
Сейчас всего половина седьмого, поднимается ветер; в восемь мы будем сидеть за столом, и я заранее предвкушаю приятный вечер, когда буду слушать старинные мелодии, исполняемые Лассэнем на флейте, или истории, воскрешающие благодаря его гасконскому красноречию Пери-гор с его лугами и каштанами, с его бессонными зимними ночами на фермах в пору молотьбы маиса, наконец, всю старую матушку Францию, которую он любит душой художника и сердцем изгнанника…
На сей раз ветер, похоже, нас не обманет, он крепчает, и фонарь начинает быстро приближаться.
Расстояние сокращается до одного кабельтова; в самом деле, я различаю лодку с фонарем, установленным на носу. Сомнений больше нет: она стоит там вместо бакена. Скользя под всеми парусами, я уже собираюсь ее обогнуть, как вдруг раздается ужасный удар, и мы падаем вперед. Судно врезалось в риф. Корпус распорот, и в считанные секунды корабль погружается в воду, но не тонет, а ложится на камни: вода достигает уровня палубы.
Арабы истошно вопят, словно их режут, думая, что пришел их конец.
Лодка с фонарем располагалась как раз над рифом, метрах в пятидесяти позади от того места, где обычно находился бакен, то есть как бы нарочно для того, чтобы погубить мое судно.
Я узнаю Измаила. Это он сидел на румпеле в ту трагическую ночь, когда патрульное судно протаранило мою фелюгу два года назад [48] .
Он оказывает нам помощь, но его лодка может принять не более шести человек.
48
См. «Тайны Красного моря». (Примеч. авт.)
Не вступая с ним в объяснения относительно странного способа, которым был отмечен проход в рифе, я пересаживаю к нему несколько пассажиров и отправляю их за подмогой на сушу.
Я зажигаю большой факел, чтобы в деревне и в резиденции увидели, что мы напоролись на подводные камни.
Через несколько минут приплывает зарука. Бедный Лассэнь, несмотря на свою хромоту и недостаточную сноровку в морских делах, срочно прибыл к месту кораблекрушения. Он в отчаянии и едва не плачет от волнения.
Наконец все пересаживаются на другое судно. Я оставляю поврежденный корабль, предварительно сняв с него мачту и накрепко стянув оба борта на уровне мидель-шпангоута. Я надеюсь, что в штиль он не развалится на части и что завтра мы, наверное, сможем снять судно с мели.
Все местное население высыпало на берег. В качестве караульных Лассэнь выставил охрану, которая находится у него в подчинении, чтобы воспрепятствовать расхищению вылавливаемого из воды багажа.
Лассэнь велит позвать Измаила, тот, посерев от страха и дрожа мелкой дрожью, подходит к нему.
Он клянется, что был уверен в правильности выбора места; вероятно, ночью он не сумел сориентироваться. Измаил убит горем, слезы текут из его глаз, что бывает редко с туземцами.
Я убежден, что он нарочно встал над рифом, ибо разглядеть, хотя бы и ночью, край рифа, находящийся на глубине всего один метр, не составляет особого труда.
Как и в той истории с абордажем, несчастный выполнял чей-то приказ, но он едва жив от страха.
Лассэнь велит отвести его в тюрьму в сопровождении двух аскеров. Завтра будет проведено расследование.