Приключения в приличном обществе
Шрифт:
Женщина ступила в зал, мельком оценив запустение. Взгляд ее отыскал меня.
Веник вывалился из моих рук - это была Ева. Выше на каблучок, и лицом строже, но это была она. Строго одета, ухожена, на пальцах - пара колец.
Великая радость охватила меня. Первой мыслью было, что она явилась меня спасти, хотя за минуту до этого ни о каком ниоткуда спасении я не помышлял. Однако следом возникла и другая мысль: пришла забрать свои деньги. Тут уж я насторожился.
Дверь каморки под лестницей приоткрылась и тут же захлопнулась, но я успел заметить в щели любопытный графинин глаз. Хоть
– Добрый вечер, маркиз, - сказала Ева. Действительно, за окном смеркалось.
– Простите, что мы внезапно. Так вы позволите мне войти?
Держалась она уверенно. Ничего, кроме черт, от той девочки. Нашла, наконец, себя? Обрела свое сущее?
– Конечно, - хрипло сказал я и первой попавшейся тряпкой попытался смахнуть пыль с кресла, выглядевшего наиболее достойно.
– И молодцы ваши тоже пускай присаживаются.
– Строгость ее облика понуждала говорить ей вы.
– За молодцев не беспокойтесь. Они на своих местах.
– Она с подозрением взглянула на кресло, но села.
– И вы садитесь. Поболтаю с вами часок.
Я не посмел ослушаться столь важной дамы, сел в кресло, но у стены.
Тут из-под лестницы вышла, опираясь на клюку, графиня. Ах, что было на ней! Платье, в котором блистала некогда, висело мешком. К тому же съехало на сторону, так что вырез, что должен быть вдоль спины, открывал теперь ее впалый бок. На шее болталось алмазное ожерелье, жемчужные бусы и что-то еще, какая-то цепь желтого металла, которую в последнюю минуту успела на себя накинуть. У меня уже был случай сравнить этих двух женщин, но сейчас... Нет, господа, придержу эпитеты. Ах, Ева, жизнь с этой женщиной не похожа на жизнь с тобой.
Они обменялись приветствиями, пока я сгорал от стыда - за графиню, за паутину, пыль, засраных композиторов, за себя, наконец, павшего низко.
– Доня, эта госпожа - секретарь нашей нынешней администрации, - сказала графиня, присаживаясь рядом со мной.
– Как поживает господин падишах?
– В добром здравии, - сказала Ева, глядя на графиню безо всякого сожаления.
Если б действие происходило в Мамоновском доме, то диспозиция в точности соответствовала бы той, что имела место во время налета садовника. На его месте у стола расположилась Ева, а мы с графиней - у стены. Я вновь вспомнил про деньги.
– Так что за дело у вас ко мне?
– задал вопрос я, пряча за сухостью жгучий стыд за свои обстоятельства.
– Дело?
– переспросила Ева, кладя локоть на стол и теребя себя за ухо, в котором, как глаз композитора, тускло блестел продолговатый камень.
– Нет у меня никаких дел в ближайшие час-полтора. Разве нам не о чем просто поболтать?
– Мы, дворяне, - сказала графиня, - готовы оказывать вам всемерно...
– Вы, простите, давно ли вращались в этом кругу?
– перебила ее Ева.
– Эти квази-князья оказались ни к черту не годными. Д'воры в законе, как брякнул один барон. Мы их пытались притянуть за баки к полезной деятельности, и даже таскали в конюшню по одному, но они предпочли паразитизм. В конце концов, все дворяне оказались дырявыми. И даже Ржевский начал ржаветь.
– Я сама презираю паразитизм, - сказала графиня, - но как же клуб? Я ведь там танцую каждый четверг.
– Этот клуб паразитов мы прикрыли указом годичной давности. Природа этого здания такова, что стала брать свое. Там теперь снова бордель. Так что танцуете вы в правильном месте.
– А как же Галицкий, оркестр? Кто же ставит вам оперы?
– К сожалению, на оркестровых маневрах в юго-западном регионе наш состав в список лауреатов не попал. А ряды его значительно поредели. Но еще раньше Галицкий ушел из оркестра и увел с собой всех скрипачей. Галицкого мы заменили Глинским. Подумываем о настоящем Глинке, но пока негде взять. Оркестр мы больше не выпускаем, невыездной. Построили специальную резервацию. Окрестные оркестры тоже там. Музицируют в Дисциплинарном Саду. Там же и оперы друг другу ставят.
– Это грубая политическая ошибка, - твердо сказала графиня.
– Я имею в виду дворян. Вам теперь некого противопоставить мотыгинским. Дворяне были опорой режима, единственной силой, способной удержать их в пределах.
– Мы, если помните, решительно сменили режим, - сказала Ева.
– Но вы, несомненно, правы, эти аборигены доставили нам в свое время хлопот. И сейчас доставляют. Не народ, а нарыв на заднице.
– Ее раскатистое эр завибрировало под сводами зала.
– Обратить бы их в камень да разбить молотком.
Я не очень был политически озабочен, меня другое интересовало: как она оказалась в этой ответственной должности? Кто она? Но при графине затевать эту тему я не хотел. Я спросил:
– Как вы собираетесь обустроить клинику?
– Я понимаю ваш интерес к этому заведению. Это же заповедник идей. Лобачевские, Савонаролы, Бисмарки. Христос на Христе. И мы не менее вас озабочены его будущностью. Кстати, не хотите ли обратно туда? Мы как раз обновляем контингент.
– Я слышал, из моих друзей мало кого в живых осталось.
– К сожалению, это так. Многие сошли с ума. Сошли с земли иные. Перепетунов в детство впал, мочится по ночам. Постановка вашей пьесы подкосила разум его. Кузьма впадает в спячку все более беспробудную. После вашего с графиней побега ничего путного не совершил. Кашапова придушила сестра милосердия. Никанор обнял как-то Наталью за шею и крепко задумался. И не заметил, как задушил. Сердюк - схватил себя за горло и стал душить. Руки отняли, но он все равно покончил собой, задержав дыхание.
– Эта лиса Маргулис ...
– сказал я.
– Я слышал какую-то невероятную историю о том, что ...
Я осекся под пристальным взглядом Евы. Она растянула губы в улыбке, на лице ее вдруг появилось то выражение, которое иногда было свойственно Маргулису, когда он бывал очень доволен собой.
Не может быть! Я похолодел. Это плохой юмор. Это ужасно, а не смешно!
Тут я заметил, что графиня спит, всхрапывая на моем плече. Как бы не охрипла, храпя. И без того ее некогда звучный альт стал напоминать карканье. Я переложил ее голову на подлокотник. Может, шею себе свернет в таком положении.