Приключения в приличном обществе

Грим

Ах, простите меня. Дамы в особенности. Совершенно непонятно, как это слово вломилось в текст. Кто им мое сновиденье снабдил. Я ведь даже не знаю, как оно правильно пишется. Не нашел в словаре.

Только не подумайте, учтивый читатель, что моя свобода слова не знает границ. Это просто перо вышло из-под контроля. А всему виной - ненормальное поведение в этой семье, которое я наблюдал, уснув этим сном. Я границы приличий знаю. И обязуюсь соблюдать ваши приличия, если вы будете соблюдать мои.

Но позвольте, раз уж мы перешли цензурный барьер. Чтоб нам не называть вещи своими именами,

а не синонимами? В чем виноваты эти слова? Блядь может стать довольно красивым словом, если изменить всеобщее отношение к этому состоянию женской души. Ведь гейшей или гетерой никого не шокируешь. А ведь и та, и другая - блядь.

Самое интересное и интригующее то, что козел все-таки подан был на обед, зажаренный на вертеле.

К обеду я и тут не спустился.

Чтобы покончить с покойным, скажем о нем еще пару слов.

Он еще пытался вернуть излюбленное состояние: писал ей письма в постель, оды в местную прессу, но полностью вернуть графиню ему не удалось. Да, она спала с ним, но и другими не брезговала.

Этот человек, кристально честный, но хрустально хрупкий, не мог долго так протянуть.
– Я с вами нежилец, - часто твердил ей он, и действительно умер.

Окончательной версией его гибели явилась растущая в нем пустота, которая и всосала его в себя изнутри.

Его чувство к графине сменилось не менее настойчивым увлечением. Опускаю каламбуры по поводу графинчиков и графинь. Да, он стал пить.

В таком состоянии он еще пытался спать с ней. Но все чаще позволял себе лишнее: кидался на нее нетрезвым зверем, сочетая секс с мордобоем, и тогда хорошо засыпал, физически и морально удовлетворенный. После этого у местных дам открылась мода на вуалетки.

Но, однажды заметив, с каким волнением он смотрит он на ее ухо, она совсем прогнала его.

Он стал пропадать из дому и возвращаться не иначе, как по частям. Вначале подвозили его тело, потом другой автомобиль или посыльный доставлял его шляпу, ботинки, плащ. Заполнить пустоту запоем не удалось. Умирая, он шепнул: 'Прости...'. Не ясно, что значило это слово. То ли прощения у нее просил, то ли договорить не успел.

Она, конечно, простила. Хотя кое-кто из дворян утверждал, что последние слова его были: 'Какая гадость эти ваши маринованные опята'.

Не знаю, насколько искренней была ее скорбь. Хор мальчиков в Акустическом зале до самого выноса тела непрерывно пел 'Это глаза...'. Она и сейчас отпевала его этой песней.

Следующая песня посвящается мне.

Мы, кадровые командоры, как что, так за перо. Расточать себя в творчестве - наша судьба и наше проклятье. Невозможно бывает порой совладать с порывом пера.

Шепот, робкое дыханье, трели соловья...

Так-так-так, скажете вы: что-то знакомое. Вспоминайте скорее, иначе себе возьму. Не пойманный - не вор. Ах, не вспомнили?

Свет ночной, ночные тени, тени без конца...

Я пробовал и свое что-нибудь записывать. Но не получалось. Старый материал был исчерпан, а новый еще слишком сыр. Буквы не склеивались. Строки не строились. Какие-то шустрые черные человечки кувыркались, коверкали текст, трахались между строк, мешая сосредоточиться. А сколько

просилось! Какой бы вырос из всего этого филологический фаллос этой вдове! Я уже опасаться стал, что так и придется умереть нерассказанным. Однако, благодаря прилежанию и настойчивости, тема сдвинулась, дело пошло. Вызрели яблоки в моем саду, запретные плоды вымысла.

Вас, впервые трепетно взявшегося за перо, заклинаю правдоподобием. Ловеласничая со словом, не впадайте в вымысел. Ибо слово было значительно раньше. Яблоко появилось потом. Я ведь тоже мог бы иначе скроить сюжет. Нам занимательности не занимать. Но, увы, еще в начале романа я поклялся строго следовать истине. От альфы и, извиняюсь, до омеги.

Позже возник вопрос: как строить с ней дальнейшие отношения? Спать? Спал. И расходовал себя пуще прежнего, надеясь убить таким образом и ревность, и страсть. Графиня же стала придерживаться со мной несколько иных интонаций. Бывало, например, в разгаре страсти останавливала процесс и вопрошала, хладнокровно глядя в глаза: 'Что, любишь меня, пес?'

Беременность ее стала спадать и исчезла сама собой. Она стала пропадать из дому и всегда надолго.
– Загулялась в Саду? Заголялась в Дворянском Клубе?
– Она научилась логично лгать и во лжи упорствовать.

Эта порнографическая графиня втянула в свои похождения баронессу Борисову. В отличие от графини, баронесса благополучно разрешилась одноухим младенцем. Я в этой связи даже решил, что дитя от Маргулиса. Но потом вспомнил, что у Борисовой - та же беда.

Вдовы сдружились и вместе ездили по четвергам показываться публике. Причем баронесса продолжала возбуждать у мужчин сразу оба инстинкта. Ей даже одно время приходилось выступать с забинтованной ляжкой, прикрывая повязкой то место, где ее укусил светский лев. Эта вдова тоже теперь давалась. Оба Валгаллища, оба Блядсхейма не знали счета героям. Баронесса, как младшая Эдда, невзирая на одноухость, пользовалась, кажется, большим успехом. Старшую это немного злило. В конце концов, они расплевались. Графине остались ее четверги. Баронесса заполучила вторники.

Странно на этом фоне прозвучали однажды ее, графини, слова:

– Уверяю, Мамонов, даже самые заядлые многоложницы втайне мечтают об единственном.

Единственным я не стал. Но минуты согласия между нами еще бывали. И тогда я брал свою виолончель, она свою, и мы самозабвенно наигрывали.

По моему мнению, я стал играть значительно лучше. Но графиня всё была недовольна. То смычок срывался на визг, то ей струна не натянута. Я натягивал струну, канифолил смычок, и мы продолжали.

– Вот покойный это хорошо умел, - говорила она в таких случаях и показывала, как надо водить смычком.
– Э-этти глаза напротив...

– Не стоит его из-за этого откапывать, - грубил я, прежде чем спохватывался, кого из покойников имела она в виду? Графа?

– Ах, тот... Он тогда уже был тугоух.

– Майора?

– Не упоминайте больше при мне этого выродка.

– Нельзя же так о покойном, - упрекал я.

– Надо было светлую память по себе оставлять.

– Много проигрывал?
– спросил я сочувственно.