Приключения в приличном обществе
Шрифт:
Но боюсь, такого устроить я вам не могу. Ибо вечно пребуду теперь в этом мире, где окончательное блаженство недостижимо.
Итак: прекрасная женщина, прекрасная музыка, прекрасная жизнь. Быть может, мне надоело прекрасное. Захотелось скатиться с вершины блаженства вниз. Вдова и вся эта обломовщина стали меня тяготить.
Взаимоотношения между мужчиной и жизнью таковы, что не может он долго пребывать с ней в равновесии. Ненадолго успокаиваемся, как только обретаем форму. Но, обретя, опять начинаем ее ломать.
Жизнь - это жанр. Каждый выбирает жанр по душе. И если я выбрал
Мы, жертвы жанра, добросовестно работали над поручиком, в страстном супружеском сопряжении, примерно стараясь в благоприятные для зачатья дни - графиня, результат утонченной селекции, и я, естественный отбор. Мне стоило много времени и изобретательности приловчиться к роялю: графиня почему-то была уверена, что зачатие героев отечества, как и их рождение, происходит в муках. Она, казалось, не подозревала, а меня совершенно не смущало то, что в нашем с графиней случае поручик оказался бы не вполне дворянин, а помесь со мной.
В доме был мир, в мире был рай, но уже хмурилось небо с востока, кралась самым краешком рая гибкая кошачья тень. Нам, пребывающим в несовершенстве, свойственно всякий рай омрачать.
Кстати подвернулись и поводы.
Как-то пришлось пригласить настройщика. Рояль, который мы затрахли, стал барахлить.
Одна из его клавиш, по мнению графини, выдавала ноту не ту.
Настройщик, хрупкий седенький старичок, долго хлопал по ней пальчиком, преклоняя слух, и тянул жиденьким тенором:
– Ми-и-и ...
– Ля, - говорила графиня.
– Ми-и-и ...
– тянул старичок.
– Ля.
– Какое же это ля, когда ми, - настаивал на своем упрямец и вновь клацал клавишей
Они перепирались, возражая друг другу, с четверть часа. Я был наверху и все слышал.
– Ля!
– Ми-и-и-и... Ми-и...
– Я тебя, ё.т.м. ...........!
Я ужаснулся. Даже поденщики, клея паркет, не позволяли себе такого. Даже снайпера из оркестра Галицкого, отличавшиеся особым цинизмом, придерживали языки в присутствии пожилых.
Я поспешно скатился вниз, успев своевременно, чтобы вырвать из рук графини несчастного.
– Ля! Ля! Фа!
– в ярости рычала графиня, музицируя его носом рояль.
Не знаю, что на нее накатило. Впервые я видел ее настолько взволнованной. Бывала мигрень, но такое ... Она успокоилась не прежде, чем выхлестала полбутылки водки в один прием. Старичка же я проводил до калитки, сунув ему какие-то деньги в сухонькую ладонь.
– Ми, - пискнул старичок, подразумевая 'спасибо'.
Упрямство, конечно, с его стороны. Но не приходить же по этому поводу в бешенство. Проявила бы снисходительность к этому пожилому существу.
Днями позже, находясь перед зеркалом, изучая небольшую беременность в его стекле, она сказала:
– Знаете, как меня уверял один поклонник... покойного, в женщинах наибольшим изяществом отличается эта линия.
Она провела рукой вдоль правого бока - от нижнего ребра до колена.
Меня кольнуло предчувствие. Кошка вонзила свой коготок. Я мгновенно вспомнил
– Кто уверял?
– Ах, мы читали с ним 'Леди Чаттерлей'.
– Это Артур?
– Ах, Артур вечно был занят. Он не участвовал в чтениях.
– Это, кажется, роман о каком-то садовнике?
– Да, но Артур его выгнал потом. Стал ревновать.
Было утро. Мы только что поднялись. Пока она вертелась у зеркала, репетировала стриптиз, я решил проверить возникшую у меня версию.
Можно было и позже это устроить. Но уж очень мне не терпелось развеять сомнения, касающиеся графининой репутации, или укрепиться в них. Я желал добраться до истины, куда б ни завела эта изящная линия.
Снег сошел. Яблони одевались листвой. Я перелез по ветвям в соседний участок и проник в дом. Запустение, паутина, пыль. Вся почти мебель была вынесена, не говоря уже о более компактных предметах роскоши. Записки садовника, помнится, последний раз я видел во флигеле, но коль уж он сгорел, то и искать там не было смысла. К тому же я был уверен, что найду эту тетрадь на каминной полке, и не ошибся: она была именно там.
Я ее тут же перелистал.
– 'Графиня, конечно, оказалась голая', - сразу наткнулся я на нужный текст. Я оторопел. И здесь этот мерзавец наблядокурил: что ж, нам и дальше идти по жизни вдвоем, он - на шаг впереди?
Мной овладели прошлогодние воспоминания. Деньги, побег, Ева. Сад.
Сами собой новые планы стали возникать в голове. Графиня - курва. Враги мертвы. Что меня здесь удерживает?
Я прихватил записки и покинул дом. Отыскал тайник и убедился, что деньги в целости. Трогать их я не стал. Пусть полежат, пока окончательно не определюсь с намерениями. Я вновь замаскировал своё тайное и отошел. И встал, как вкопанный. Словно обухом по башке ухнули: Засада! Как я забыл!
Коричневые шляпы торчали на прежнем месте. Даже сигары не погасили, уверенные, что я, как и мой тайник, теперь в их надежных руках. Прятаться поздно. Бежать бессмысленно. Постаравшись принять беспечный вид, я сунул руку в карман, где лежал ПМ, и двинулся в сторону шляп. Предстояло сделать примерно двадцать шагов. Насвистывая и оглядываясь по сторонам, нагибаясь, чтобы сорвать проклюнувшуюся былинку, останавливаясь и глядя в задумчивости на поврежденные грызунами стволы, я медленно и как бы беспечно приближался к руинам флигеля. Шляпы не предпринимали в отношении меня никаких действий, дожидаясь, пока сам подойду. Я бы мог на таком расстоянии продырявить этих ленивцев четырьмя выстрелами, если б не теплилась в глубине души надежда на мирный исход. Может, удастся договориться как-нибудь.
С этой мечтой я и ступил на развалины и - в который раз за это утро - оторопел. Никакой засады, господа, на меня не было. В пространстве меж останков фундамента мирно росли грибы.
Затрудняюсь определить, к какому роду, семейству, виду принадлежали эти необыкновенные экземпляры в количестве четырех. Возможно, были условно съедобны, возможно - вполне. Шляпки их были размером с тулью, что и ввело меня в заблуждение. Ножки - белы, крепки, выпуклы, как пресловутая линия, которая, как получается, и навела меня на них.