Приключения в приличном обществе
Шрифт:
Этот мир стал для меня раем, который искал. Мне казалось, что я счастлив вполне, не омрачали идиллии даже графинины графики, и только черные четверги наводили уныние, да пугала зависть богов.
Но она возвращалась, едва кончался четверг, едва стрелки переваливали за полночь, и пока я путался в помочах, буквально набрасывалась на меня, поскуливая от нетерпения, словно малое дитя, а не взрослая терпеливая женщина.
Вероятно, именно после этих уныний я накидывался на нее с особым рвением, что отмечалось графиней.
– Сегодня вы особенно проникновенны, - говорила она.
Как это у графинь принято, она даже в постели была со мной на вы. Приходилось отвечать тем же.
–
– как-то сказала она.
– Исполнять музыку - более глубокое ощущение, чем пассивно слушать ее. Это моя лучшая виолончель. На ней сам Ростислав Мстистропович играл.
И показала, как водить смычком по виолончели, вибрируя струну. Я попробовал - мне понравилось. Мы немного помузицировали - в две виолончели и в два смычка. Ощущение и впрямь оказалось глубоким, судя по тому, как внезапно я возбудился, парой скорых аккордов завершив эту тему, чтобы продолжить ее в постели - с другой виолой и другим смычком.
С тех пор мы частенько с ней музицировали, если дело стопорилось или не шло.
Зима и прочие событья проходили мимо меня. Всё моё время и помыслы были отданы исключительно ей. В те часы, когда приходилось быть одному, я пытался писать - чтобы что-то добавить к этому миру, а не просто жить и получать чувственные удовольствия. Я добросовестно выстраивал сюжет, плел фабулу, как того требует популярный жанр: интересно, захватывающе, остросюжетно, хитро. Кабинет, мой рабочий стол, слева - стопа белых листов, справа - исписанная, но перо не повиновалось, не удавалось сосредоточиться, мысли улетали далеко-далеко и возвращались квёлые, а листы крайне медленно и неохотно перелетали из левой стопы в правую. И я бросил перо - что толку напрасно терзать книгу, если лежит она перед тобой, словно бревно, а не страстная любящая женщина.
Вести, доходившие с воли, были двоякого рода и поступали двояким путем.
Первые, касавшиеся новейшей администрации, доставляла графиня, по-прежнему отлучавшаяся по четвергам. Новостями из Содома нас снабжала баронесса Борисова, которая что-то зачастила туда (в поисках своего маркиза, быть может) после того, как барон был застрелен партнером по робберу, обвинившем его в подлом подлоге: барон ему проиграл троих краснодеревщиков, которые оказались пьющие слесаря.
Эти оба застенка - кремлевский и содомский - находились, по моему мнению, в теснейшей связи. Дело в том, что новым градоначальником оказался не кто иной, как падишах, слухи о котором ходили все лето и активно муссировались командой Маргулиса. Я также подозреваю, что именно он, используя неизвестные пока политтехнологии и нетрадиционный пиар, поставил во главе города это таинственное лицо.
Об этом косвенно говорил тот еще факт, что один из первых указов касался пациентов больницы, объявленных вольными в их стенах. Были немедленно возобновлены потоки питания.
Сам падишах не появлялся пока на публике, общаясь с населением через пресс-секретаря, чрезвычайно интересную, говорят, женщину лет 25-и.
Мотыгинская девица - та, что для него специально воспитывали - очень падишаху понравилась. Он даже предложил в обмен на нее нефть, мотыгинские же требовали одиннадцать мест в городском самоуправлении. Падишах согласился только на четыре, остальные семь - компенсировал нефтью. Мотыгинские и тому были рады весьма, так как девка истомилась по суженому, и держать ее в тереме взаперти становилось опасно. А мотыгинские угодья по дешевке скупил падишах.
Дворянам, допущенным к пресс-секретарю, было обещано оставить их при своих кормушках, однако все помыслы о крепостном праве они должны были забыть. Они и этим были довольны, так как отчаялись надеяться на что-либо вообще.
Не
Это обернулось трагедией и для Маргулиса: он так долго мылся в бане - гениям гигиена тоже нужна - что совершенно сошел на нет. В моечном отделении обнаружили наутро в клочья исхлестанный веник, да скользкий обмылок, который никак не давался в руки. Выскальзывал, да так и улизнул в канализацию. Так что ничего и не осталось от выдающегося некогда бунтаря. Сожалею о нем.
Птицын, несмотря на мирный режим, все носился по клинике со своей трубой, грозя кому-то перешибить хребет, пока самого не перешибли засохшей соплей.
Вертера, господа, засмеяли до смерти. До этого он окончательно замкнулся в герметичных границах Германии, никого не впуская к себе.
Иванов как-то принял Наталию за Надежду, крича: 'Уберите от меня эту Дурову!'. Кавалерист-девицами до смерти загнан был.
Кашапов сделал открытие, что бог - есть, и этот бог - покойный медврач Очаков. Мысль о том, что нет бога, кроме Очакова и не будет теперь, до комы его довела.
Санитаров и врачей постепенно разобрали родные.
Сердюк погрузился в туман (дразнилку помните?). Наиболее последовательные из его последователей последовали за ним до конца. И, в общем-то, счастливы.
Беременная баронесса Борисова, врывалась к нам и, шурша шиншиллой, громко рассуждала о сексуальной революции, с которой преемники Маргулиса, Кравчук и Гребенюк, не знали, что делать далее.
Что ж, успеха этим психам.
Кстати, раз уж взялись мы о грустном. Капитан милиции Запашной убит заказным образом. Ибо по пьяному недоразумению собственный свой портрет (который для Маши предназначал) лично вручил исполнителю. Утверждают, что сам Галицкий привел в исполнение этот ноктюрн.
Графине новая администрация не понравилась. Она не уставала падишаха критиковать.
– Знаете, - говорила она, - как-то мы с покойным Артуром вопрошали оракулов относительно судеб нашей страны. Оракулы сказали намеками, что государству нужен новый поручик Ржевский в его главе. Причем поручик должен родиться в течение этого десятилетия. Один из его родителей должен быть непременно Ржевского рода. Я распространила эту идею среди дворян, и на какое-то время все мы увлеклись ею. Мы так и эдак пытались селекционировать поручика, но у нас ничего не выходило. Рождались в основном девочки, а мальчики с рождения проявляли такую тягу к музыке (чтобы со временем пополнить оркестр Галицкого), что ясно было, в поручики они не годились: тот при жизни и при всех его прочих достоинствах на ухо был туговат. Все дело, вероятно, заключалось во втором родителе. Оракул оставил этот вопрос открытым. Ах, я чувствую, маркиз, что нужный стране второй родитель - это вы. Я-то по маме Ржевская. Два сапога - пара. Пара - уже партия. Давайте пытать, может у нас поручик получится.
Глава 27
Тут бы к удовольствию читателя и организовать хэппи-энд. Родить поручика, спасти тем самым страну. Но, господа, общепринятый романистами счастливый конец, предполагающий вступление в законный брак и материальное благополучие, есть лишь краткое сентиментальное удовлетворение по поводу воссоединения двух любящих сердец и начало новой цепи неурядиц. Ах, говорю со вздохом вам, к ядреной фене такой финал. Истинный хэппи-энд - примирение с вечностью.