Приключения в приличном обществе
Шрифт:
Мэр между тем перешел к выборам. Мелькали фразы: кандидат... Кандид... возделывать свой сад. И опять: бездари и бездорожье, раздолбаи, разбой...Очень рассчитывал на поддержку дворянства, дальнее феодальное прошлое приводил, уповая, как я и предполагал, на крепостное право, вишневые сады. Слава богу, у меня яблоневый.
Запашной из своего недалека делал мне знаки, призывающие к примирению. Я решил игнорировать, но подошедший официант, выставив передо мной бутылку бордо и тарелочку устриц, произнес:
– Вашему степенству от ихнего благородия.
Запашной
Вино цвета венозной крови. Устрицы. Я все-таки из вежливости проглотил нескольких. Устрицы ушли внутрь. Остальное употребила Чиж, в частности, бордо, хотя, по ее мнению, к устрицам надо бы белого.
– Ты нам, ваше превосходительство, четырнадцать процентов к январю обещал, - дискутировали дворяне.
– И навесить на ментов колокольчики, чтоб тихо не подобрались. А что мы до сих пор что имеем? Одиннадцать? А колокольчиков? Ноль!
– Мы тебе самому ставку урежем. Будешь издавать указы за свой счет.
– Выдвинули тебя градоначальником, дали барона - блюди.
Упреки и даже угрозы сыпались по адресу мэра со всех сторон. И даже весьма престарелый Левинзон, который, будучи в почете и законе, состоял при сем мире не в последних князьях, прервал свои тихие тугие думы, чтобы сказать:
– Яйца отрежу. Боярства лишу. Век короны не видать.
– Что ж мне прикажете?
– защищался мэр.
– Прежде чем овечек стричь, надо обеспечить их пастбищем. А инвестиций нет. Обывателей убывает. Народ не родит. А тут еще третья сила смущает умы.
– Воображение, - сказал Стальной.
– Нет никакой такой силы. Я лично дважды ходил в народ, проверял. Народ и не слыхивал. Ты нам в эту силу пальцем ткни. Фотографию дай. Покажи - а уж мы накажем.
– Пора этого брехуна-барона к ответу привлечь. Превратить со всей командой в простой народ. Нечего на шее сидеть. Пусть, как все, прибыль приносят.
– Mais, mon prince... Мы все рискуем местом, на котором сидим. Мое мнение...
– начал мэр.
– Твое - наименьше из мнений, - грубо оборвал Стальной.
– Господа!
– раздался вдруг чистый голос женщины в черном.
– Давайте не забывать об интеллигенции! Вспомните, по какому случаю мы здесь собрались.
И, взяв поднос, вдова стала ходить меж столиками. Я не заметил, чтобы охотно и помногу выкладывали, однако же гомон стих. И пока она не добралась до меня, я вспомнил несколько веских мнений выдающихся людей об интеллигенции.
– Интеллигенция - это говно (говорил Ленин), вязкая прослойка между пролетариатом и светлым будущим.
– И опять: говно, которое вечно падает бутербродом вверх, а мордой в грязь. Я - как представитель иного сословия (вошедший в роль) - к интеллигенции тоже почтения не испытывал, полагая, что раз уж это слово родилось в России, то пусть здесь и умрет. Обходятся же другие страны без этой прослойки.
Я сказал, что пока что не перевел свои активы, но готов пожертвовать пару кило фамильного столового серебра. Пусть заедут
– Очень мало с вашей стороны, - упрекнула вдовица.
До того, как покинуть собрание, я предполагал познакомиться с этой вдовой поближе, но ее, взяв за талию, куда-то увели. Пришлось довольствоваться белокурой Машей. За этот вечер я успел привязаться к ней и решил уделить ей неделю внимания, хотя всю прошлую жизнь, назло златокудрым, брюнеток предпочитал.
Маша задержалась на набережной с каким-то мужчиной. Как я узнал минуту спустя, это был ее муж. Он двинулся в мою сторону, я думал, с намерением объясниться со мной, и - раз уж спортивной темы не избежать - приготовился дать этому боксеру надлежащий отпор, но он благополучно прошел мимо, едва коснувшись перстом своей шляпы. Он только что вернулся из Германии, полный германских восторгов, но поделиться ими с Машей в этот вечер ему не пришлось. Я бы, конечно, вернул ему его женщину, если б он заявил права. Но коль уж не заявил...
Миша, я видел, стоял, колеблясь, пуститься ль за нами или небрежно пересечь набережную и броситься в пруд. Очевидно, предпринял первое, потому что ночью в номере с треском лопнуло окно. Подозреваю, что виной этому был именно Миша, испытывавший сильные ощущения неразделенной любви.
Не плачьте, Миша, она корыстная.
– Кто он тебе, Маша?
– Так, сослуживчик.
Нет, время с Машей мы провели хорошо, перевернув всю постель, истрепав простыни, до синя искусав подушки. Из разбитого окна доносились звуки ночной улицы. То накрапывало, то вдруг появлялась луна и, не скрывая любопытства, заглядывала в щели штор. Можете, Миша, привлечь ее во свидетели. Если вам еще дорога ваша падшая Маша, на месте ее падения можете выплакать остатки слез.
Утром было какое-то колотье и тяжесть в желудке, словно наглотался свинцовых буковок. Их хватило бы, чтоб в подробностях описать эту ночь. Как и все мужчины, я подобному бахвальству не чужд. Но это классический триллер, а не эротический роман. Или, если хотите, психоделлический детектив. Жизнь в этом жанре по-своему сексуальна, но фабулу движет иной мотив. И эпизод в нумерах упомянут мной лишь потому, что оказался привязан к другому, более важному для меня событию.
Глава 7
Дождь еще поблескивал на асфальте, но на обочинах был уже впитан и выпит. Хмельная трава, прибитая за ночь, выпрямлялась, вставала в рост.
Было начало девятого, но никто мне не отпер ворот. Спят мои жаворонки, включая пса. Я вспомнил про чарующее соседство: элегантная стрип-вдова. Надо приличия ради сделать визит. А то будет думать, что я человек заносчивый. Приволокнуться за привлекательной провинциалочкой. Узнать о ней побольше, а ее поближе. И как знать, весело подумал я, не перерастет ли наше соседство в совет да любовь?