Приключения в приличном обществе
Шрифт:
– Позвольте вам представить, господа, - сказал постановщик, дождавшись относительной тишины, - первый этап нашей драмы. Всего, значит, актов три. Это - первый. Мы не предполагали вначале включать музыкальные номера, но настояли артисты. Хотят вам попеть. Итак - музыка Никитича, слова этой славной песни наш бывший заведующий Дементьев сам сочинил. Соблаговолите прислушаться.
Реквизит до неузнаваемости изменил санитара и главврача. Облачены они были в нечто гусарское, и только по той признательности, с какой Дементьев смотрел на меня,
Текст, впрочем, мне показался безынтересным, с избитыми, а то и спорными рифмами: любовь - морковь, баба - рыба, Жоржета - котлета, бифштекс и секс. Когда же они успели сочинить сие? Пока приходили в себя в чулане?
– Ах, если бы обо мне кто-нибудь так славно спел, - сказала графиня.
В глазах вдовы вновь вспыхнуло вдохновенье.
– Во цвете нежных лет любил Осгар Мальвину ...
– продекламировала она.
– Это вашего мужа стихи?
– ревниво спросил я.
– Ах, что вы! Пушкин!
Я не поверил. Пушкин? Если Пушкину позволительно такое, то мне... Пушкин? Да нет. Однако, если совместная наша с нею жизнь начинается с вранья, то дальше-то что будет? Тем не менее, я сделал пометку в своем блокноте, чтобы проверить потом.
Я проверил. Ах, господа издатели! Зачем так поэта компрометировать? Ну, придали б забвению юношеские стихи.
– То, что я говорю, может быть, банально, но я ...
– закраснелась графиня.
– Продолжайте, умоляю вас, - сказал я, беря ее за руку, глядя в глаза.
– Я давно ждала такого маркиза, как вы!
Мир на мгновенье исчез из поля моего зрения: Маргулис и прочие зрелища, сцена, стол. Уши заложило ватой, сквозь которую доносился только невнятный гул голосов. Я словно плыл в теплом облаке к светлому будущему, к новому брегу греб.
Усилием воли я заставил себя вернуться к действительности. Все-таки помимо блаженства я ощущал и ответственность за нее. Я немного сжал ее руку, а она - мою. Мы помолчали, глядя на сцену.
БЕРГ: Куда мы попали, поручик? Нам нужно знать правду, как бы противна она ни была.
РЖЕВСКИЙ: Клянусь, господа, еще вчера здесь была приличная ресторация, а нынче зала совершенно пуста. Да вот и корнет подтвердит.
КОРНЕТ: Странно, куда же все подевалось?
КОРНЕТ-А-ПИСТОН: Ру-ру-ру.
РЖЕВСКИЙ: Будьте добры, полковник, вас здесь не знают. Подымитесь наверх, Горгону кликните.
ПОЛКОВНИК: Горгона!
РЖЕВСКИЙ: Сверху, отсюда ничего не слышно. Вы уж подымитесь, не сочтите за труд.
КОРНЕТ: А может быть, к 'Яру', господа? Вчера там квасили классики.
БЕРГ: После классиков там даже позавчерашних котлет нет.
ПОЛКОВНИК: Вы уж меня здесь не бросайте, господа. Я мигом.
ГААГАДЗЕ: У нас в Гааге сначала гостя накормят, а уж потом по борделям ведут.
– А что, проститутки будут?
– кстати спросил Герц.
–
– Ну, мало ли. Вон, Вертеру для разнообразия, - поддержал Иванов.
Но Вертер только крепче прижался к Наташке: мол, кроме ее ему никого не надо, мол, эта невеста у него навсегда.
– Зарегистрироваться бы им путем. Есть у нас где-нибудь регистрационные карточки?
– Для обручения новобрачных Мендельсон нужен.
– Регистрируют обычно в загсе, - сказал Иванов.
– На втором этаже. Но в виде исключения и я могу. Но только не как мужа и жену, а как дурака и дуру. Распишитесь и поцелуйтеся в двух местах
Иванов давно уже ерзал, егозил, поглядывал через стол на сидевших напротив, щурясь, словно ему глаза резало. Словно там, через стол, было грубо нарушено тождество разума и действительности, словно в натюрморте, выставленном для его оценки, не хватало чего-то существенного.
– Слышь, фараон, - не выдержал этот задира.
– Там тебе комфортно? Страсти не сотрясают?
Фролов, которому досталось сидеть между Натальей и Полиной, действительно, выглядел, как высохший в мумию сосновый ствол меж двух раскидистых, щедрых в своей телесной роскоши вечнозеленых древес.
– Не сотрясают, - сказал Фролов.
– У меня тут бронь.
– Он ударил себя в середину груди.
– Давно уже не любопытствую.
– Так давай рокирнемся, раз не любишь и не любопытствуешь. Женщина должна принадлежать тому, кто ее хочет. Я там ими займусь, а вы тут с Крыловым картишки раскинете на завтрашний день... Ну вот, теперь гармония, - удовлетворенно отметил он, когда Фролов уступил ему свой матрас.
Я заметил, что обе женщины изъявили тайное удовольствие усатому Иванову, хотя и притворно хмурились. Вертер забеспокоился, но резкого неприятия не проявил. А Кашапов ему даже обрадовался, полагая, что вдвоем им будет веселее шалить.
– Только руки не распространяй, - сказала Полина, натягивая на колено подол.
– И не буду. Я вас, видите ли, столько раз в воображении имел, что мне вас уже больше не хочется.
– Верните нам фараона, - потребовала Полина неискренне.
РЖЕВСКИЙ: Ну что там, командир?
ПОЛКОВНИК: Вас приглашают наверх, господа!
– Фараона уже не вернешь, - сказал Иванов.
– Вот погоди, я тебе Кремль покажу. Фараона нам не заменит, но тоже древняя вещь. Относится к эпохе царизма, - говорил Иванов, одновременно наполняя тарелку Полины, чтобы задобрить ее едой.
– Мировая жратва. От себя жертвую. И давайте так: если я вам обоим через двадцать минут не понравлюсь, то сам уберусь отсюда. Честное сексуальное.
Женщины в одно время и с одной интонацией хмыкнули. Вертер обнимал свою подругу, и хоть объятья не хватало на весь объем, жест был достаточно демонстративный. Мол, эта женщина мной занята. Но Наталья и сама отвернулась от Иванова.