Приключения в стране львов
Шрифт:
— Все?
— Теперь все. Надеюсь, ты сейчас же можешь выехать? Препятствий нет?
— Препятствий? Что вы, monsieur Андрэ! Какие могут быть у меня препятствия? Я вольная птица.
— Пожалуйте кушать, господа, — объявила, отворив дверь, добродушная женщина с седыми волосами, типичная парижская "одна прислуга".
— Сейчас идем, madame Леруа. Бедняжка! Для нее будет потрясением, когда она узнает о моем отъезде. Впрочем, я обеспечу ее на все время своего отсутствия. Она будет меня дожидаться здесь в компании с моим скворцом Мальчишкой и собакой Бедой.
На другой день утром Фрикэ, все в том же костюме, пешком прошел от своего дома до Монмартрского предместья и повернул на улицу Лафайета.
Было девять часов. Молодой человек шел с обычной развязностью парижского фланера, совершенно не думая о том, что предстоит вечером отъезд в Брест.
Оглядывая трамваи, глазея на витрины, прочитывая афиши, закуривая бесчисленное множество папирос в табачных лавочках, он шел вверх по бесконечной улице Лафайета, наслаждаясь водоворотом толпы, который так по душе всякому парижанину и так смущает приезжего из провинции.
Но Фрикэ не праздный гуляка. У него цель. Он идет навестить друга.
Знакомых у Фрикэ в Париже много, но друзей только двое: Андрэ и еще один человек, живущий в самом конце улицы Лафайета, почти в Пантене. Фрикэ идет попрощаться с ним перед отъездом.
Всякий другой, отправляясь в такую даль, взял бы извозчика, но Фрикэ даже в голову это не пришло. Ему напоследок хотелось пройтись пешком по парижскому асфальту, пробежаться по всем улицам, надышаться родным воздухом.
Поравнявшись с табачно-винной лавочкой, он смело вошел в нее, поклонился молодой особе, сидящей у конторки, и собирался уже пройти в комнату за лавкой, как вдруг, услыхав за дверью крики и брань, остановился.
— Неудачно я попал, — прошептал он. — У madame Барбантон расходились нервы, а когда это случается, то для моего бедного друга настает сущий ад. Такой, что самому Вельзевулу сделалось бы тошно. Но все-таки я зайду и пожму ему руку.
Он стукнул в дверь и вошел, не дождавшись даже традиционного "войдите".
— Честь имею кланяться, сударыня! — произнес он с особенной учтивостью. — Здравствуйте, дружище Барбантон!
На эти слова к нему быстро обернулся высокий мужчина в узких панталонах, жилетке из трико, с лицом суровым, но симпатичным, и дружески протянул молодому человеку обе руки.
— Ах, Фрикэ! Я очень несчастлив, дитя мое!
Дама, в ответ на приветствие Фрикэ, бросила на него косой взгляд и ответила, точно хлыстом ударила:
— Здравствуйте, сударь!
Ледяной, чтобы не сказать более, прием, однако, не смутил Фрикэ. Он видал всякое. И поэтому решил храбро выдержать бурю и своей позиции не сдавать.
— Что случилось, мой милый вояка? Что у вас тут?
— Да то, что я доведен до бешенства. Взгляните на меня. Еще немного — и случится большой грех.
— Боже мой, да у вас все лицо исцарапано в кровь! — воскликнул Фрикэ, невольно рассмеявшись. — Вы, должно быть, дрались с полдюжиной кошек.
— Нет, это все madame Барбантон. Вот уже целый час она пробует на мне свои когти. И, кроме того, осыпает меня оскорблениями. Позорит честь солдата, беспорочно прослужившего отечеству двадцать пять лет.
— Ну, что там… Может быть, вы и сами немного вспылили, — заметил Фрикэ, зная, что заведомо говорит вздор.
— Если я и вспылил, то ведь ничего же себе не позволил, — возразил исцарапанный муж. — А между тем я бы мог…
Женщина разразилась злым, противным хохотом, от которого передернуло бы самого невозмутимого человека.
— Что бы ты мог? Ну-ка, скажи! Тон был агрессивный, вызывающий.
— Несчастная! Хорошо, что я с бабами не связываюсь, считаю это для себя позором, а то ведь я мог бы убить тебя одним ударом кулака!
— Это ты-то?
— Да, я. Но я не для того прослужил двадцать пять лет в жандармах, чтобы самому усесться на скамью подсудимых.
— Постой же, вот я тебе покажу.
Она наступала на него, он отодвигался. Вытянув вперед руку, она схватила его за седую бородку и стала дергать ее изо всех сил, крича и приговаривая:
— Да где тебе, ты такой трус и подлец!
Фрикэ был изумлен. Он уже не знал, во сне все это или наяву. При всей своей находчивости, он совершенно растерялся.
— Сударыня, — нерешительно заговорил он, — до сих пор я думал, что наоборот — подлец и трус тот, кто бьет женщину, даже если он в столкновении совершенно прав.
Madame Барбантон нельзя было ничем урезонить. Продолжая таскать отбивавшегося от нее мужа за бороду, она ответила глупо и грубо:
— Еще и вы тут с вашими рассуждениями! Очень они мне нужны! Да я и не знаю вас. Явился неведомо кто, неведомо откуда… С улицы первый встречный…
Фрикэ побледнел как полотно. Он выпрямился, устремил на мегеру взгляд своих стальных глаз, загоревшихся особенным блеском, и глухо проговорил:
— Скажи это самое мужчина, плохо бы ему пришлось. Но вы женщина. Я вас прощаю.
Отставному жандарму удалось, наконец, избавить свою бороду от мучительных тисков. Он произнес с заведомым расчетом:
— Фрикэ прав. Тебя спасает, во-первых, то, что ты женщина, во-вторых, то, что мы французы. Будь я турок, тебе бы голову отрубили за то, что ты посягнула на бороду твоего мужа: борода священна у мусульман.
— Негодяй! — взвизгнула madame Барбантон и, все более и более распаляясь ввиду спокойствия обоих мужчин, вдруг выбежала вон, хлопнув дверью.
— Да, Фрикэ, милый мой товарищ! Я был гораздо счастливее у канаков. Тот день, когда нас в Австралии хотели насадить на вертел, я с нынешним не сравню. Тот день был гораздо приятнее.
— Действительно, характер вашей супруги сделался еще невыносимее. Был уксус, а теперь и вовсе эссенция.
— И так каждый день! Не то, так другое. Последнюю неделю она изводит меня, требуя, чтобы я разводил вино и водку разными составами. А я не желаю быть отравителем. Во всем ей уступал, а в этом нет. И не уступлю ни за что. Скорее всю свою торговлю пошлю к черту. Ах, если б можно было поступить опять на службу!