Приключения в стране львов
Шрифт:
— Вы очень жестоки.
— Но справедлив. Я знаю, что, спасая женщину, я невольно приношу вред какому-нибудь мужчине, не причинившему мне ни малейшего зла. А я этого не хочу.
— Не старайтесь изобразить себя чернее, чем вы есть. Я отлично знаю, что вы и сами по себе вырвали бы эту несчастную из когтей чудовища. Не можете же вы отказать в помощи, когда вас о ней умоляют.
— Гм!.. Гм!..
— Так-то, старый ворчун.
— Если еще какая-нибудь незнакомая — ну, может быть…
— Даже и в том случае, если бы это оказалась ваша жена, сама Элодия Лера… Я ведь вас знаю!
— Ну, нет! Миллион раз — нет. Не городите пустяков. Это может накликать на нас несчастье.
— Повторяю: даже и в этом случае вы бы выручили. Мой милый друг, от вас исходит добро, как от белого хлеба, как от папушника; вы ведь только притворяетесь злым.
— Думайте, как хотите, но только я вам верно говорю: эту… особу (язык не повернулся сказать: мою жену) я бы от гориллы спасать не стал. Кажется, горилла из всех обезьян самая свирепая?
— Говорят. А что?
— А то, что через неделю сожительства с гориллой эта особа вконец бы измучила бедное животное; через две недели обезьяна лишилась бы рассудка, а через месяц скончалась бы от разрыва сердца. Не ее нужно бы было спасать от гориллы, а гориллу от нее. Таково мое убеждение, — закончил солдат, неистово расчищая тесаком лианы и кусты.
Фрикэ и Андрэ от души расхохотались такому неожиданному выводу.
— Однако это исключено, — сказал Андрэ. — Ваша жена живет себе преспокойно в Париже и торгует в своей лавочке, а вы опять странствуете по белу свету.
— Нет худа без добра. Ей я обязан тем, что нахожусь с людьми, которых люблю больше всего на свете, то есть с вами и с Фрикэ. Конечно, это нисколько не исключает моей привязанности к доктору Ламперьеру и к нашему матросу Пьеру ле Галю.
— И у нас вы встречаете полную и искреннюю взаимность, — отвечал Андрэ, крепко стискивая ему руку.
Молодой подлесок сменился, наконец, старым лесом. Вместо зарослей потянулись ряды больших деревьев с высокими гладкими стволами. Под густым, непроницаемым для солнца сводом сделалось темно и душно; в воздухе чувствовалась тягостная, знойная влага, она была чрезмерно насыщена испарениями гниющих растений. Над почвой невидимо поднимались пары, пронизанные миазмами лихорадки.
Тут могли жить и прятаться только дикие звери.
Три друга шли теперь довольно быстро, но силы их уже истощались. С каждым шагом усталость давала себя чувствовать все сильнее. Негры едва поспевали за своими господами, а те из них, которым поручено было тащить львиные шкуры, отставали весьма значительно.
Но вот вдали послышался неопределенный гул, затем выстрел, прозвучавший глухо во влажном воздухе.
Усталость путников как рукой сняло. Охотники бросились вперед, как солдаты на батарею, перепрыгивая через все препятствия, и достигли, запыхавшись, небольшой группы испуганных людей.
Их глазам представилось ужасное зрелище.
На земле лежал навзничь человек с распоротым животом и вырванными внутренностями; кругом валялись клочья разорванной одежды, вперемешку с кусками кишок. Цела была только голова и синий матросский воротник на плечах мертвеца.
То был труп белого, по одежде матроса.
Андрэ взглянул на лицо, искаженное короткой, но, вероятно, мучительной агонией, и воскликнул:
— Да ведь это один из наших матросов!.. Фрикэ, погляди!
— Увы! Да… — отвечал, бледнея, молодой человек. — Это с нашей шхуны…
— А вот и еще мертвец!.. Да тут была целая бойня.
В, нескольких шагах лежал другой труп. Труп негра. Одно плечо его было буквально оторвано напрочь. Сквозь сломанные ребра виднелось легкое; с лица была содрана вся кожа.
— Боже! Мы опоздали! — пробормотал Фрикэ. — Мне эти раны знакомы.
— Становитесь ближе к стволу дерева, джентльмены! — крикнул им по-английски господин в европейском костюме и с двустволкой в руках. — Спешите! Обезьяна будет нас сейчас атаковать.
С дерева повалились с шумом огромные ветви. Кто-то кидал их с самой вершины. Наши охотники поспешили последовать разумному совету и подошли к незнакомцу, около которого теснились четыре негра в крайнем испуге. У одного была проломлена голова, из раны обильно текла кровь.
— Жертва гориллы, вероятно? — спросил Андрэ, указывая на трупы.
— Гориллы, сэр, — флегматично отвечал европеец. — Она сидит на баобабе, почти прямо над нами. Я ее ранил, отчего она только еще больше рассвирепела.
— Мне мои негры сказали, будто обезьяна утащила какую-то женщину.
— Это правда. Обезьяна схватила ее на наших глазах и унесла на дерево. Матрос хотел ее защитить — и вот что с ним сделало чудовище. Негр тоже поплатился за свою попытку.
— А женщина?
— Все произошло так быстро, что я не успел сделать выстрела. К тому же я боялся задеть пулей даму. Впрочем, думаю, что обезьяна не успела причинить ей зла. Она, по всей вероятности, поместила похищенную даму на низких ветвях баобаба, потом, испугавшись выстрелов, оставила ее там, а сама поднялась на вершину. Я видел чудовище пару раз, когда она обламывала ветви, которыми в нас бросает. Но она очень хитра и ловка: покажется и тотчас же спрячется. Я никак не могу за ней уследить… Чу! Вы слышите?
С вершины дерева раздался резкий, отрывистый и громкий крик:
— Кэк-ак!.. Кэк-ак!..
Крик исходил как будто из металлической трубы и чередовался с глухим рычанием, словно чудовище, перед тем как крикнуть, старалось набрать в свои легкие как можно больше воздуха.
Негры в ужасе выбивали зубами дробь. Этого крика они не могли слышать без дрожи.
— Так что вы не можете указать в точности, где находится похищенная жертва? — продолжал Андрэ, упорно развивая свою мысль. — Вы даже не знаете, наверное, жива ли она?