Приключения в стране тигров
Шрифт:
Примерно на тридцать километров Ян поднимается к северо-западу, а затем разделяется на четыре ветви, образуя некое подобие гусиной лапы. Первая течет с юго-запада на северо-восток, вторая — с запада на восток, третья — с северо-запада на юго-восток, четвертая же, главная, ветвь катит свои воды с севера на юг, образуя многочисленные излучины.
Первые три ветви короткие — от сорока пяти до пятидесяти километров, но зато последняя достигает двухсот. Хотя эта река с ее ответвлениями находится сравнительно недалеко от обжитых мест, орошает она почти совершенно пустынную местность, простирающуюся на
Двое друзей, обследовав место слияния четырех ветвей и изучив их направление, без колебаний выбрали самую длинную, ибо именно по ней можно было подняться до тиковых лесов.
На четвертый день Фрике проснулся очень рано, слегка подрагивая в утреннем тумане, заполнившем за ночь низкие влажные берега тропической реки.
Вместо того чтобы свернуться калачиком под теплым одеялом, парижанин решил согреться в работе и поехать вместе с неграми на берег: черные слуги каждое утро отправлялись туда за дровами, необходимыми для запуска мотора.
Андре, испытавший на себе влияние тех же самых метеорологических условий, проснулся, естественно, в сходном состоянии и принял то же самое решение, что и его друг, хотя заранее они не сговаривались.
Велико же было их удивление, когда они почти одновременно с разных сторон подошли к лодке, пребывая в уверенности, что друг еще сладко спит.
Фрике прихватил с собой охотничье ружье 16-го калибра, из которого можно было стрелять только дробью, — вполне достаточное оружие для охоты на птиц, которая так увлекла парижанина; Андре же предпочел карабин «Экспресс» калибра от 14 до 25 миллиметров.
Они поздоровались без слов, но сердечно и сели в легкую шлюпку, напомнив неграм, что грести нужно совершенно бесшумно.
Вскоре снопы длинных красных лучей пронизали туман, который после этого рассеялся чрезвычайно быстро. Верхушки деревьев, до сих пор совершенно не различимые, вдруг словно загорелись, засверкали, тогда как стволы их еще терялись в оседавших на глазах сероватых хлопьях.
Воздух, до сих пор матово-плотный, похожий на необработанное стекло, стал внезапно изумительно прозрачным, глаза могли видеть с необыкновенной ясностью предметы на таком расстоянии, на каком обычно они не видны; а ухо различало звуки, которые невозможно расслышать в другое время дня, — одним словом, все приобрело тот странный облик, который возникает только при восходе и закате тропического солнца, появляющегося и исчезающего внезапно, без рассвета и сумерек.
Оба друга наслаждались великолепным зрелищем. Они видели его сотни раз, но еще никогда вдвоем. Однако эстетические чувства не заглушали в них охотничьего инстинкта. Зоркий Фрике первым углядел над широкими, еще сверкающими от росы листьями осоки черную тушу, медленно продвигавшуюся вдоль реки.
Подав знак гребцам, которые тут же подняли весла, он стал пристально вглядываться в заросли осоки.
— Что там? — тихо спросил Андре.
— Какой-то зверь барахтается в грязи… Здоровенный, прямо как слон.
— Ого!
— Слышите? Ворчит «фру! фру! фруф!».
— А может, это и в самом деле слон… Что здесь удивительного? В Бирме много диких слонов.
— Черт возьми! В таком случае я попал впросак…
— Почему же?
— С моим-то ружьишком, которое стреляет только дробью! Все равно что швырнуть в него картофелиной.
— А мой карабин? Впрочем, не стоит его трогать. Для такой охоты мы не готовы, и у нас еще будет возможность раздобыть пару бивней для нашей коллекции.
— А если он нападет на нас?
— Послушай, Фрике, не повторяй глупостей, которые рассказывают охотники, не покидавшие Елисейских полей [79] . Где, черт возьми, ты встречал диких зверей, которые нападали бы на человека без всякого повода?
— Верно! Ну и дурак же я! Эти комнатные путешественники нарассказывали нам в детстве столько басен, что, боюсь, мне не удастся избавиться от них до самой старости.
Андре в ответ только улыбнулся и, вытянув шею, стал, в свою очередь, вглядываться вперед.
79
Елисейские поля — одна из главных магистралей Парижа.
— Черт! Теперь и я вижу твоего зверя. Но это не слон… Это носорог…
— Противная тварь, терпеть их не могу! — откликнулся Фрике. — Один такой едва не расплющил меня в лепешку на берегу Рокелле, когда я шел по следам нашего друга Барбантона.
— Дьявольщина! — сказал Андре, казалось, не слышавший замечания своего друга. — Он дальше, чем я думал. До него не меньше ста двадцати метров.
— Неужели вы собираетесь стрелять отсюда? — спросил Фрике.
— Почему бы и нет? Я вполне могу смертельно ранить его или же убить на месте. Но в любом случае отгоню. Не нравится мне его соседство. Из всех крупных животных только носороги да буйволы бросаются в слепой ярости на непривычный для них предмет. Он может и потопить лодку. Словом, попробую, а вы все садитесь поближе друг к другу и не двигайтесь. Ты тоже, Фрике: у моего карабина очень сильная отдача — вас опрокинет как карточный домик.
Молодой человек, медленно подняв карабин, с силой прижал приклад к плечу и прицелился, наведя мушку на шею чудовища.
Он целился очень тщательно, а носорог, не подозревая о присутствии врагов, с наслаждением барахтался в воде, доходящей ему до брюха, и время от времени тянулся к свисающим у воды сочным стеблям травы, разгрызая их с громким чавканьем.
Охотник уже готов был нажать на спусковой крючок, когда в лесу внезапно раздался хрипло-яростный пронзительный крик, похожий на звук гигантской пилы, врезающейся в твердое дерево.
Удивленный и, несмотря на всю свою мощь, слегка встревоженный, носорог бросился было из воды, но выбраться на берег не успел.
Едва отзвенел в еще влажном воздухе крик, который, несомненно, был сигналом к нападению, как из кустов в стремительном броске метнулись вытянутые в воздухе фигуры: два хищника, действуя с великолепной слаженностью, набросились на беззащитного в воде увальня.
— Черные пантеры! — воскликнул Андре и хладнокровно опустил ружье.
— Черные пантеры! — эхом отозвался Фрике. — Я тоже хочу посмотреть… Этих зверушек я встречал только в Ботаническом саду. Говорят, им нет равных по силе и свирепости. Ай-яй-яй! Плохи твои дела, толстячок!