Приключения в стране тигров
Шрифт:
— Но, лошадка! — сказал охотник, ласково улыбаясь, хотя пот заливал ему глаза, а в горле как будто торчал кусок пакли. — Вот что значит необходимость! Вначале я едва ноги передвигал. Когда взял на буксир юнгу, дело пошло лучше. Теперь, когда несу его, шагается совсем легко. Нужно только не останавливаться, и тогда можно протянуть еще долго… Черт возьми! Тяжеленько становится… Хорошо, что у меня костяк крепкий, иначе развалился бы на куски. Мальчуган, бедняга, будто свинцом наливается. Ну, не киснуть! Вперед, парижанин, вперед, и чтоб никаких остановок… уж очень
Меж тем окаянный лес простирался всюду, куда хватало глаз, ничто не предвещало каких-либо изменений — все те же прямые толстые стволы тиковых деревьев вздымались вверх, и Фрике все так же поднимался в гору.
Если бы не этот подъем, юноша вполне поверил бы, что, как и накануне, кружит по одному и тому же месту.
Он не останавливался, боясь, что не сможет идти дальше, тяжело передвигая одеревеневшие ноги и уже почти ничего не соображая, только отирая время от времени багровое лицо. Думал он только об одном: двигаться вперед; страшился только одного: упасть, а значит, погибнуть самому и обречь на смерть малыша.
Тем не менее, героически сопротивляясь всем тяготам этого ужасного пути, Виктор Гюйон все еще сохранял способность шутить, не покидавшую его никогда:
— Хорошая вещь пиво! Только, кажется, источник здесь — ничуть не меньшая роскошь. Какая глупая страна! Ни одному робинзону не посоветую в ней селиться… Нет даже какой-нибудь завалящей лианы, чтобы пососать ее… Ни одного дерева, из тех, которые не зря называют странническими, потому что они позволяют утолить жажду несчастному путешественнику… Нет даже цветов, собирающих воду в свои чашечки, из которых, помнится, пили мы с Мео, моим славным тигром на Борнео… Хм! Ведь раньше я занимался дрессировкой тигров… а теперь бью их почем зря! Уф! Больше не могу…
С трудом ворочая языком, Фрике успел только прислонить карабин к дереву и положить на землю ребенка, немного отдохнувшего благодаря этому хитроумному, но утомительному способу передвижения, а затем не столько сел, сколько рухнул и на какое-то мгновение застыл в полном изнеможении, не в состоянии не только двигаться, но и думать о чем-либо.
Положение было действительно отчаянным: во фляге не осталось ни капли воды, и юноша чувствовал, что в буквальном смысле слова умирает от жажды.
— Кажется… кажется, шутки кончились, — пробормотал парижанин посиневшими губами, невидяще глядя перед собой и тяжело дыша. — Если я не сумею найти чего-нибудь, что возместит вытекший из меня пот, то мне конец… и малышу тоже. Кончится когда-нибудь этот чертов подъем?
И вдруг он вскрикнул от радости. Несколько минут передышки хватило, чтобы туман, застилавший ему глаза, рассеялся и он смог осмотреться. Тут же возродилась надежда, а с ней и силы.
Только сейчас Фрике увидел, что находится на ровной поверхности: деревья уже не уходят рядами вверх, а стоят прямо.
Они достигли вершины холма, и подниматься больше не нужно.
С полным основанием рассчитывая, что непроницаемый купол из листьев на пологом склоне будет обязательно прорван и что можно будет таким образом определить свое местонахождение, Фрике вскочил, готовый продолжать путь.
Малыш, сделав ему знак, что может идти, встал рядом.
Они начали медленно спускаться, всего за несколько минут, не ощутив усталости, прошли довольно значительное расстояние и остановились на краю небольшой поляны, освещенной лучами солнца. Несмотря на отчаянность своего положения, Фрике расхохотался во все горло.
— Ну и ну! Пришли, называется! Просто в лужу сели… Надрывались полтора дня, чтобы выйти на запад, а притопали на восток. Направлялись туда, где солнце заходит, а сами повернули на восход! Стало быть, шлюп где-то у черта на рогах за нашей спиной… Если господин Андре разыскивает меня столь же успешно, то я ему не завидую. Ну да ладно, мы все-таки сменили одно корыто на другое — только бы удалось найти воду! Вперед, малыш, не вешать носа! Идти мы уже не можем — значит, надо бежать.
В колючем кустарнике, растущем на поляне, друзья нашли кисловатые на вкус ягоды, которыми слегка притупили жажду; затем стали продираться сквозь заросли, которые становились все гуще и гуще. Тектоновый лес, судя по всему, кончился, что очень обрадовало Фрике.
Кроме того, ему показалось, что глинистая земля становится влажной.
Однако, как ни спешил он скорее спуститься, пришлось замедлить шаг под угрозой, что колючий кустарник превратит кожу в лохмотья. Фрике пустил в ход широкий нож-мачете, чтобы расчистить хоть узкую дорожку. Надежда пробудила в нем гигантскую силу: не обращая внимания на усталость, он прокладывал путь, забыв про голод, который начинал ощущать все сильнее, и даже про жажду, ужасную жажду, раздиравшую пересохший рот, но, услышав внезапно странный свистящий звук, застыл с поднятой ногой и занесенной над кустом рукой.
— Не нравится мне это шипение… Похоже, где-то здесь змея. А я еще удивлялся, как мы до сих пор не встречали этих гнусных тварей… Б-р-р! Холодный пот прошибает… Осторожней!
Сделав еще два шага, он вновь услышал свистящий звук, остановился и, смертельно побледнев, увидел, как в метре от него поднимается готовая к броску змея.
По раздувшейся шее, на которой выделялись чешуйки желтовато-коричневого цвета, Фрике сразу же узнал страшную найю — кобру, называемую также очковой змеей из-за двух пятен на голове, действительно напоминающих очки.
Эта змея толщиной в руку и длиной не больше двух метров чрезвычайно опасна и агрессивна — особенно если, потревоженная внезапно, чует присутствие рядом живого существа.
Как правило, подобно всем другим представителям животного мира джунглей, она не нападает на человека, кроме тех случаев, когда ее случайно задевают, проходя мимо, или же застают врасплох. Тогда, впав в ярость, очковая змея раздувает шею до необыкновенных размеров, издает бешеное свистящее шипение, в мгновение ока свернувшись кольцами, поднимается на хвосте и наносит стремительный удар головой, как если бы в ней была пружина.