Прикосновение (Пьесы)
Шрифт:
С а л а е в. А зачем я тебе без руки?
А н я. Чтобы я могла тебя жалеть.
С а л а е в. А тебе обязательно нужно жалеть, чтобы любить?
А н я. Да.
С а л а е в. Это чисто русская черта. У женщин других национальностей наоборот: начинается жалость — кончается любовь.
А н я. Почему ты так уверенно говоришь о женщинах разных национальностей? Ты хорошо их знаешь?
С а л а е в (улыбаясь). Мы живем в многонациональном государстве.
А н я. Но я тебе нравлюсь или мне это только кажется?
С а л а е в. Зачем тебе об этом знать?
А н я (задумчиво). Впрочем, я и сама вижу, что я тебе нравлюсь. Может быть, ты даже любишь меня. Тебе не кажется?
С а л а е в. Мне кажется, что тебя любит Игорь. Мало того — я в этом уверен. И я считаю, что вы можете стать прекрасной супружеской парой.
А н я. Я хочу признаться тебе в одной вещи. Ты знаешь, как это ни стыдно, но хоть я и имею высшее образование, я в вашу тургутскую затею верю совсем не потому, что я верю в материал, который собран в этой папке, хотя он и вполне убедительный. А потому, что верю в тебя и Игоря. Конечно, хорошо, если мы найдем нефть. Я очень хочу, чтобы она нашлась. Но еще больше я хочу этого из-за вас. Потому что вижу, как она вам нужна.
С а л а е в. А тебе?
А н я. Конечно, и мне тоже. Но вам она нужна как-то по-другому. Это как любовь, как первое увлечение. Я о мальчике одном так мечтала в шестом классе. Целых два года день и ночь только о нем и думала.
С а л а е в. И чем это кончилось?
А н я. Ничем. Само собой прошло. Потом я поняла, что не в нем дело было, а просто пришла пора любить. Возникла потребность в этом. И тут уже неважно, кого любить, лишь бы любить. Можно и в статую влюбиться. В вас, мужчинах, то же самое. В лучших из вас, конечно, сидит потребность любить дело, которым вы занимаетесь. Не важно, нефть это, или руда, или стихи, но обязательно есть страсть, способность отдать всего себя, от начала до конца, до самой последней клеточки.
С а л а е в. А что, у женщин так не бывает?
А н я. Бывает. Но не всегда их красит. Иногда это даже смешно. А в мужчине всегда вызывает уважение. Даже… если он изобретает вечный двигатель. И это одно из основных ваших качеств, которое нас, женщин, увлекает. Меня, во всяком случае. Я потому за вами и увязалась тогда в Новосибирске. Как увидела вас в тресте, возбужденных, злых, куда-то рвущихся, у меня сердце так и оборвалось: «Вот они, мои фанатики, вот что мне нужно». И прицепилась к вам.
С а л а е в. А нам казалось, что это мы к тебе прицепились.
А н я. Это вам только казалось. Вы были моим спасением. Я очень неуютно себя здесь чувствовала, пока вас с Игорем не увидела. А теперь эта сибирская нефть приобрела для меня дополнительный смысл. Теперь это не просто нефть. А и вы тоже. Я имею в виду не какие-то свои женские интересы, а именно — вы, как люди, которым я верю. И каждый раз, когда ты, дурачась, собираешь эти собрания общества верящих, мне так радостно, будто на выпускной вечер иду, и каждый раз я боюсь, что вдруг однажды тебе все это надоест. Серьезно боюсь, потому что очень хочется верить, очень. Я имею в виду искренне верить, а не говорить пустые слова. Мы ведь так много пустых слов говорим, просто страшно становится. Все вроде правильно, но пусто как-то, бесчувственно, привычно. И безостановочно. Будто сами себя уговариваем в чем-то. Талдычим одно и то же. А ведь этого нельзя делать ни в коем случае. Ты не обращал внимания: если о самых высоких и святых вещах говорить часто, они начинают что-то утрачивать от этого? И то же самое, когда приходится говорить вслух о вещах, о которых не хочется говорить громко… О любви, например. Не важно, к чему эта любовь — к человеку ли, к вещи, к идее. Одного моего знакомого в любви к своей жене заставили поклясться на заседании месткома, иначе путевки в международный молодежный лагерь не давали, проверяли моральную устойчивость. Он взял путевку, пришел домой, обнял жену и говорит: «Ну, дорогая, наконец, после стольких лет совместной жизни, признался я в любви к тебе на заседании месткома».
Таинственно оглядываясь по сторонам, появляется В е р м и ш е в.
Кто это? А-а-а… Сочувствующий… Не нравится он мне.
Салаев смеется.
В е р м и ш е в. Добрый вечер, Фарид. У меня к вам конфиденциальный разговор.
А н я. Я пошла. (Уходит.)
В е р м и ш е в. Очень милая девушка… Как вы съездили?
С а л а е в. Прекрасно.
В е р м и ш е в. Прибавилось материалов в вашей папочке?
С а л а е в. Прибавилось.
В е р м и ш е в. Восхищаюсь вашей целеустремленностью. Это редкое качество среди современной молодежи. А знаете, почему вы такой целеустремленный?
С а л а е в. Нет.
В е р м и ш е в. Потому что вы талант. Это видно невооруженным глазом. И поэтому вас не любят. Посредственность не терпит таланта и пользуется любым случаем, чтобы его уничтожить.
С а л а е в (улыбаясь). Кто это меня так не любит? Что-то вы преувеличиваете, Григорий Александрович.
В е р м и ш е в. Ни в коем случае! Я говорю только на основании фактов, железных фактов. Я бухгалтер и давно знаю, как могут пострадать за любое преувеличение. Но вы правы, человек я горячий, очень горячий — что есть, то есть — и всю жизнь из-за этого страдаю. Мы с вами похожи в этом смысле.
С а л а е в (продолжая улыбаться). С той только разницей, что мне не пришлось за это страдать.
В е р м и ш е в. Это потому, что вы молоды. Ох, как вы молоды! Вы сами этого не знаете, как вы молоды и талантливы. А я знаю, я вижу, я чувствую это сердцем, потому что наши сердца бьются с одинаковой частотой. Вы улыбаетесь! Конечно, вам смешно, что старик Вермишев, которого все считают подхалимом перед начальством, говорит вам такие вещи. А кто сделал меня подхалимом? Кто сделал из орла сороку? Они. Если бы вы увидели в жизни, сколько видел я, — не дай вам бог, — вы бы тоже своей тени боялись. Вы не знаете, что за люди сидят в нашей конторе и руководят нами! Разве это люди, которые должны возглавлять разведку сибирской нефти? Что они понимают в геологии? Ничего. Я простой бухгалтер и то понимаю, что ничего. И все понимают. Но молчат, потому что боятся. И я тоже боюсь. А что делать? Я маленький человек. А вы не молчите, и за это я вас люблю. Вы говорите громко то, что я говорю в своей душе. И когда я слышу ваш голос, который говорит правду, я радуюсь, что вы есть, и я думаю: какой это прекрасный молодой человек! Ему еще не подрезали крылья, и потому он парит в воздухе, как орел, и смотрит на этих маленьких людей и их неразумные дела сверху. Но он не знает, бедный, что с ним могут сделать за то, что он умней других и не скрывает этого, какие опасности его ждут в жизни. Поэтому тебе, старый, надо держаться подальше от этого молодого человека, если хочешь дожить свой век спокойно. Так я себе говорю, так я себе внушаю, но, как видите, я здесь, с вами. (Оглядывается.) Хотя я должен откровенно признаться вам — я очень боюсь.
С а л а е в (смеется). Чего вы боитесь, Григорий Александрович?
В е р м и ш е в. Всего.
С а л а е в. Это я знаю. Чего вы боитесь сейчас, здесь, в эту минуту?
В е р м и ш е в. Вы знаете, что сказал Кантей сегодня в конторе?
С а л а е в. Знаю.
В е р м и ш е в (разочарованно). Так вы знаете? Кто же это меня опередил? Невозможно жить среди этих людей, такие все сплетники. А я бежал через весь поселок, чтобы вы услышали об этом из первых уст. Я присутствовал при первом разговоре. Хотите, перескажу вам все слово в слово, вы же знаете, что у меня память лучше любого магнитофона.
С а л а е в. Нет. Спасибо.
В е р м и ш е в. Жаль… Что же вам тогда рассказать? Вы были в отъезде двадцать один день?
С а л а е в. Да.
В е р м и ш е в. Хотите, я вам расскажу все, что произошло здесь за время вашего отсутствия, чтобы вы были в курсе дела?
С а л а е в (улыбаясь). Спасибо. Но это займет слишком много времени.
В е р м и ш е в (умоляюще заломив руки). Я отберу только самые интересные для вас факты.
С а л а е в. Спасибо, не надо.