Приложения (Властелин колец)
Шрифт:
Глава IV
ДРЕВЕНЬ
Между тем хоббиты поспешно и бестолково пробирались напрямик темной лесной чащобой близ тихоструйной речки к западным горным склонам, все дальше и дальше уходя в глухую глубину Фангорна. Становилось не так страшно, и спешить вроде было уже незачем. Однако же одышка не проходила, а усиливалась, точно недоставало воздуха или он сделался таким, что его не хватало.
В конце концов Мерри потерял всякую прыть.
— Все, больше сил нет, — выговорил он непослушным языком. — Глоток бы воздуха!
— Глотнем
Он спустился к воде по извилистому толстому корню, присел и зачерпнул пригоршню. Вода струилась чистая и студеная, он никак не мог нахлебаться. Мерри рядом с ним — тоже. Питье освежило их, и на сердце полегчало. Они посидели на берегу, омывая речной водой измученные ноги и поглядывая на молчаливые деревья, ряд за рядом возвышавшиеся над ними, тонувшие в сером сумраке.
— Заблудиться-то пока не успел? — спросил Пин, прислонившись спиной к могучему стволу. — А то смотри, пойдем обратно по течению и выйдем, где вошли.
— Оно бы можно, — сказал Мерри, — да на ноги плохая надежда, а тут еще и дышать нечем.
— Да, тускловато здесь и малость затхловато, — подтвердил Пин. — Мне, знаешь, припоминаются заброшенные палаты Старинной норы Кролов — ну, в смиалах. Дворец дворцом, запущенный только, мебель там отродясь не двигали, как стояла, так и стоит. Говорят, будто жил там сам Старый Крол, жил и жил, дряхлел вместе с палатами, а потом умер — и никто туда ни ногой вот уже лет сто. Старик мне доводится прапрадедушкой — дела, сам понимаешь, давние. Но с этим лесом сравнить — так вчера это было! Ты только посмотри на лишайник: всюду вырос, все оплел, висит-качается, точно бородой трясет. Деревья тоже, глянь, в сухой листве: листопадов для них словно и не бывало! Не прибрано в общем. Вот уж не знаю, какая здесь может быть весна, а тем более весенняя уборка.
— Однако же солнце сюда порой заглядывает, — заметил Мерри. — Помнишь, Бильбо расписывал Лихолесье — так здесь вовсе, совсем даже не то. Там все черно и гадко, там всякая мразь ютится. А здесь тускло, глухо и одни деревья. Зверья никакого нет, зверье здесь жить не станет, им здесь не житье.
— И хоббитам не житье, — согласился Пин. — Взять хоть меня — мне и идти через Фангорн ох как неохота. Идти миль сто, а есть нечего. Запас у нас как, имеется?
— Имеется, только пустяковый, — сказал Мерри. — Побежали-то мы как дураки, с пачкой-другой путлибов в карманах. Остальной припас в лодках остался.
Они проверили, сколько у них было эльфийских галет: крошево, дней на пять, да и то впроголодь.
— И ни тебе одеяльца, — вздохнул Мерри. — Ох и озябнем мы нынче ночью, куда бы нас ни понесло.
— Впору подумать, куда нас понесет, — заявил Пин. — Утро уж, поди, разгорается.
Лес впереди вдруг просиял золотистым светом: где-то, должно быть, лучи пронизали древесный шатер.
— Ишь ты! — сказал Мерри. — Пока мы тут с тобой торчали, солнце, наверно, пряталось за облаком, а теперь вот выглянуло. А может, взошло так высоко, что ему листва и ветки не помеха. Вон оно где сквозит — пойдем-ка поглядим!
Неблизко оно сквозило, пришлось попотеть: склон стал чуть ли не круче прежнего и уж куда каменистее. А свет разливался, и вскоре навис над ними скалистый склон: то ли обрез холма, то ли скос длинного отрога дальних гор. Он был
Откос, однако, был вроде лестницы, грубой и неровной, образовавшейся, должно быть, по милости погоды, услужливо выветривавшей камень. Высоко-высоко, почти вровень с древесными вершинами, тянулся широкий уступ, по краям обросший жесткими травами, а на нем стояло одинокое дерево — обрубок с двумя склоненными ветвями, ни дать ни взять какой-то корявый человечище: выбрался и стоит, греется на солнышке.
— А ну-ка, наверх! — воскликнул Мерри. — Глотнем воздуху, а заодно и оглядимся!
Оскользаясь, карабкались они по каменистой горе. Если и правда здесь проложили лестницу, то уж точно не для них: чьи-то ноги были побольше и шагали пошире. Они очень спешили и поэтому не заметили, что их раны и порезы, ссадины и ушибы сами собой зажили и сил против прежнего прибавилось. Наконец они добрались до уступа возле того самого высокого обрубка, вскочили и обернулись спиной к взгорью, передохнули немного и поглядели на восток. Стало видно, что они прошли по лесу всего лишь три или четыре мили, судя по верхушкам деревьев, никак не больше. От опушки поднимался черный дым, крутясь и стремясь вслед за ними.
— Переменился ветер, — сказал Мерри. — Снова дует с востока. Холодно здесь.
— Да, холодно, — сказал Пин. — И вообще, вот погаснет солнце, и все снова станет серое-серое. Жалость какая! Лес прямо засверкал под солнцем в своих ветхих обносках. Мне уж даже показалось, что он мне нравится.
— Даже показалось, что Лес ему нравится, ах ты, скажите на милость! — произнес чей-то неведомый голос — Ну-ка, ну-ка, обернитесь, дайте я на вас спереди посмотрю, а то вот вы мне прямо-таки совсем не нравитесь. Сейчас, не торопясь, порассудим Да смекнем, как с вами быть. Давайте, давайте обернемся-ка!
На плечи хоббитам легли долгопалые корявые ручищи, бережно и властно повернули их кругом и подняли к глазам четырнадцатифутового человека, если не тролля. Длинная его голова плотно вросла в кряжистый торс. То ли его серо-зеленое облачение было под цвет древесной коры, то ли это кора и была — трудно сказать, однако на руках ни складок, ни морщин, гладкая коричневая кожа. На ногах по семь пальцев. А лицо необыкновеннейшее, в длинной окладистой бороде, у подбородка чуть не ветвившейся, книзу мохнатой и пышной.
Но поначалу хоббиты приметили одни лишь глаза, оглядывавшие их медленно, степенно и очень проницательно. Огромные глаза, карие с прозеленью Пин потом часто пытался припомнить их заново: «Вроде как заглянул в бездонный колодезь, переполненный памятью несчетных веков и долгим, медленным, спокойным раздумьем, а поверху искристый блеск, будто солнце золотит густую листву или мелкую рябь глубокого озера. Ну вот как бы сказать, точно земля проросла древесным порожденьем и оно до поры дремало или мыслило сверху донизу, не упуская из виду ни корешочка, ни лепестка, и вдруг пробудилось и осматривает тебя так же тихо и неспешно, как издревле растило самого себя»