Примат воли
Шрифт:
– Давай Амадеуса. Ему голову пулями изрешетили, но возни с ним все равно меньше, чем с Философом. Что-то с ним неласково в этот раз обошлись. Обычно его травят или режут.
– А сейчас к старинной пушке привязали, – хохотнул Копер, заставив меня еще раз подивиться его своеобразному чувству юмора.
– Ну, ты сейчас еще начни рассказывать, как мы его по частям собирали, – недовольно проворчал Доктор. – Шевелись. До рассвета всего четыре часа, а мы еще и половины работы не сделали.
Большеголовый послушно
Волоком подтащив меня к операционному столу, Копер наклонился и поднял тело наверх. Надо мной склонилось лицо Доктора – слегка насупленное от напряжения, с шевелящимися губами.
Завершив осмотр, он весело сказал:
– Итак, Амадеус. Эхнатон. Многократный верховный жрец. Маг и кудесник. Ворлок, волхв и так далее. А пули на лету останавливать не умеет. Досадно, правда?
«Почему это не умею? – слегка обидевшись, подумал я. – Умею. Просто порой случаются такие моменты, когда их не хочется останавливать. А иногда и не нужно останавливать». Это действительно было так. Случается. Кроме того, когда их много, этих пуль, их вообще невозможно остановить. За каждой не уследишь, даже затормозив время. А общее заклинание – заклинание Стены, способное отразить залп сорокапушечного корвета в упор – с каждым ударом слабеет и разу к пятидесятому эту стену преодолеет даже комар.
Доктор ощупал мою голову, взял какую-то страшную машинку с зубчатым диском, похожую на пилу, – да и бывшую, по всей видимости, пилой, – включил ее и прочертил на черепе круг, – словно крышку для кубка делал. Сняв ее, он принялся ощупывать пальцами мозг, приговаривая:
– Водить дружбу с президентами чревато неприятностями. Тем более с такими, как Орозо. Президенты обычно не любят умных и сильных людей в своем окружении. Орозо тоже не любит таких. Он от них избавляется. Увы, мода на придворных магов прошла.
Он был прав, Орозо от меня избавился, как от потенциального соперника. Причем, не только в политике, но и на любовном фронте. Хотя, признаться, именно в политике я не собирался составлять ему конкуренцию. Терпеть ее не могу. Из всей грязи на земле она – самая вонючая. Что касается дел сердечных… Любовницы Орозо были не в моем вкусе. Не люблю жгучих брюнеток. В них есть что-то вампирское. Я крутил роман с его женой, но это продолжалось уже два года. Все об этом знали, и Орозо – тоже. Но ему было плевать, потому что семейная жизнь вот уже лет десять как не интересовала его. Почему он решил пересмотреть свои взгляды? Просто ему потребовался козел отпущения, с которого можно начать тотальный террор. Таким козлом стал я.
Пальцы Доктора сновали в моей голове, и я вновь испытывал странные ощущения. Так бывает, когда трогаешь онемевшую плоть. Но мозг – не плоть, это все-таки несколько иная субстанция. За множество жизней на подсознательном уровне я усвоил одну простую истину: именно мозг нужно беречь больше всего на свете. Потому что иначе – больше, чем смерть.
– Да, – хмуро проговорил Доктор. – Мозг ему разворотили основательно. Все-таки, шесть зарядов – это многовато. Придется кое-где ткань менять.
– Перед Битвой?! – взвизгнул Копер. – Доктор, ты понимаешь, чем это может обернуться?
– Вполне, – Доктор кивнул. – Часть памяти будет стерта. Он уже не сможет использовать мощь своей магии на том уровне, которого достиг за три с половиной тысячи лет. Но другого выхода нет. У него в голове месиво. Я постараюсь спасти все, что можно, но процента два все равно придется заменить.
– Ты Доктор, – недовольно уступил Копер. – Но если гроны одолеют, подыхать тебе придется так же, как мне. Так что меняй.
Это была их первая размолвка в процессе ремонта покойников. И она не понравилась Доктору. Гневно сверкнув глазами, он сказал:
– Про «подыхать» я знаю не хуже тебя! Но другого выхода нет. Здесь я Доктор, ты верно подметил. И я беру эту ответственность на себя. А ты… Вряд ли ты останешься дожидаться исхода Битвы, я так думаю.
Его пальцы снова проникли в мой череп и надавили на что-то. Я почувствовал, что все тело пронзает электрический разряд невероятной мощи, и комната вместе с Доктором и Копером уплыла куда-то вбок.
Есть Океан, огромный, как Безмолвие. Есть островок, маленький, как слово. И я плыву по Океану в направлении островка, чувствуя невероятную усталость. Плыву с трудом, одержимо вскидывая руки и проталкивая тело вперед. Но до островка далеко, очень далеко – в три раза дальше, чем до горизонта. И тем не менее надо плыть. Плыть во что бы то ни стало, не останавливаясь и не отдыхая. Я знаю, что не утону – в этом океане утонуть невозможно. Но, если остановлюсь, то застряну здесь навсегда – обессилевший и одинокий.
Океан состоит из миллиардов человеческих душ – тех, кто жил когда-то, но ушел, не исполнив предназначения, и теперь ожидает, когда его снова призовут в мир людей, и тех кто только-только нарожден из Хаоса и готовится впервые примерить телесную оболочку.
Я тоже – всего лишь душа самого себя, прежнего, расстрелянного у стены из красного кирпича. В этом эфемерном мире душа не нуждается в теле, она прекрасно обходится без него. Более того – тело здесь существовать просто не сможет. И я все плыву и плыву, преодолевая отчаянье и мысли о том, что мне, пожалуй, никогда не доплыть до островка, откуда начинается дорога в Мир Двух Истин – Добра и Зла, Любви и Ненависти.