Примула. Виктория

Гримберг Фаина Ионтелевна

Но ежегодно в Мартынов день, 11 ноября, когда батракам разрешалось переходить от одного хозяина к другому, многие и многие из них предпочитали вовсе покинуть деревню и уйти в город, на фабрику.

В 1833 году был принят закон о детском труде. Детям моложе тринадцати лет разрешалось работать восемь часов, но и платили им соответственно меньше. Подростки от тринадцати до восемнадцати лет работали двенадцать часов в сутки.

С 1837 года издавалась газета чартистов «Северная звезда».

Главными центрами рабочего движения были Лондон, Манчестер, Ливерпуль.

В тридцатые-сороковые годы по всей Англии основывались рабочие институты, в которых могли получить образование промышленные и сельскохозяйственные рабочие.

Разумеется, жилища рабочих представляли собой достаточно печальное зрелище... В небольшом висячем шкафу, сбитом из старых досок, хранится нехитрое имущество. Глиняная посуда умещается на каминной полке, там же стоит подсвечник и лежат рядом спички. В нижнем отделении маленького кухонного стола хранится уголь, а наверху — миска с овсяной крупой, хлеб, сковородка, чайник и жестяная кастрюлька... Посреди немощёного переулка проходит сточная канава, и во всех ямах и выбоинах, которыми улица изобилует, стоят грязные лужи. Двери то и дело открываются, и хозяйки выливают в канавы всевозможные помои, грязная вода стекает в ближайшую выбоину и там гниёт, наполняя воздух зловонием. Несколько ступенек ведут к небольшой площадке, расположенной на такой глубине, что голова человека, стоящего на ней, находится на фут ниже уровня улицы, и такой узкой, что он может, не делая ни одного шага, дотронуться до окошка подвала и до грязной серой стены. Но из этого колодца надо спуститься ещё на ступеньку, чтобы попасть в подвал, где живёт семья. Внутри царит мрак. Большая часть стёкол в оконных переплётах разбита. Дыры заткнуты тряпьём, так что свет не проникает сюда даже днём. В подвале пахнет так дурно, что вступающему сюда стороннему человеку впору задохнуться. Когда глаз привыкнет к темноте, возможно разглядеть трёх или четырёх детишек, возящихся на сыром — нет, просто на мокром — кирпичном полу, мокром от проникающей с улицы вонючей жижи. А пустой очаг чёрен и холоден, а жена сидит в ногах постели больного мужа и тоскливо всхлипывает. Тиф — следствие нищеты, грязи, телесных и душевных мук. Опасная, коварная болезнь, очень заразная...

Женщины имеют право работать, и... более никаких прав. Впрочем, помимо фабрики или швейной мастерской существует для женщины и ещё один путь... Вы выходите на улицу. Льёт дождь, фонари тускло светят сквозь мокрые стёкла, освещая лишь крошечное пространство вокруг. Нет ни души, но то тут, то там маячит фигура промокшего полицейского в клеёнчатом плаще. В полумраке плохо освещённой улицы тянется к рукаву припозднившегося прохожего худая женская рука. На женщине полинялый наряд, отнюдь не пригодный для разыгравшейся непогоды: тюлевый чепец, некогда розовый, а теперь грязно-белый, мокрое муслиновое платье, до колен забрызганное грязью. Грудь и плечи женщины закутаны в пёструю барежевую шаль. Женщину трясёт озноб, дрожь голода и чахотки. Прохожий, спешащий домой, коротко бранится и гонит несчастную прочь...

Но люди тянутся к чистоте, к свету, к свободе, к образованию...

Как тяжко без просвета Трудиться целый день, Когда душистым полднем Манит деревьев сень. Вот Ричард с Мэри вместе Ведут гулять детей И будут с ними долго Бродить среди полей... —

поют ткачи манчестерских фабрик...

В Манчестере, в промышленных районах Ланкашира, в окрестностях Олдхема обычные ткачи, работающие вручную, целыми днями пробрасывающие челнок между петлями основы, заглядывают порою в книгу сочинений Ньютона, лежащую на станке, а в часы, отведённые для еды и для сна, уже не отрываются от неё. Многие простые рабочие, ничем не примечательные с виду и не умеющие даже правильно говорить, интересуются математическими проблемами и с головой погружаются в их изучение. Поэтому не так уж удивительно, что более доступные отрасли естественной науки находят горячих и преданных сторонников из этой категории людей. Среди них есть ботаники, знакомые как с классификацией Линнея, так и с естественной системой, которые знают названия всех растений и места, где эти растения растут, в пределах одного дня ходьбы от их дома; которые, когда то или иное растение должно расцвести, урывают день или два от работы и, завязав в носовой платок скромную еду, отправляются на поиски — с единственной целью принести домой какой-нибудь невзрачный сорняк. Есть и энтомологи, гоняющиеся с самодельным сачком за каким-нибудь красивым насекомым или исследующие с помощью нехитрой драги илистые пруды. Всё это практичные бережливые труженики, которые, однако, с восторгом подлинных учёных могут часами разглядывать каждый новый экземпляр...

В конце восемнадцатого — начале девятнадцатого века луддиты отчаянно ломали машины, но с 1823 года по всей стране возникают общества механиков, организации, ставившие своей целью распространение научных и технических знаний. Общества механиков устраивали в своих клубах лекции, беседы, концерты. Многие рабочие состояли в этих обществах, достаточно было вносить ежегодно двадцать один шиллинг.

Рабочие имеют и своих бардов. Ткач Сэмюэль Бэмфорд пишет стихи, критикующие правительство и власть. А «Песня о рубашке» Томаса Гуда гневно кричит о правах человека, не королевы, не принцессы, не супруги лорда, но беднейшей швеи:

От песен, от скользкого пота – В глазах растекается мгла. Работай, работай, работай Пчелой, заполняющей соты, Покуда из пальцев с налёта Не выпрыгнет рыбкой игла!.. Швея! Этой ниткой суровой Прошито твоё бытие... У лампы твоей бестолковой Поёт вдохновенье твоё, И в щели проклятого крова Невидимый месяц течёт. Швея! Отвечай мне, что может Сравниться с дорогой твоей?.. И хлеб ежедневно дороже, И голод постылый тревожит, Гниёт одинокое ложе Под стужей осенних дождей. Над белой рубашкой склоняясь, Ты лёгкою водишь иглой, — Стежков разлетается стая Под бледной, как месяц, рукой, Меж тем как, стекло потрясая, Норд-ост заливается злой. Опять воротник и манжеты, Манжеты и вновь воротник... От капли чадящего света Глаза твои влагой одеты... Опять воротник и манжеты, Манжеты и вновь воротник... О, вы, не узнавшие страха Бездомных осенних ночей! На ваших плечах — не рубаха, А голод и пение швей, Дни, полные ветра и праха, Да темень осенних дождей! Швея! Ты не помнишь свободы, Склонясь над убогим столом, Не помнишь, как громкие воды За солнцем идут напролом, Как в пламени ясной погоды Касатка играет крылом. Стежки за стежками, без счета, Где нитка тропой залегла; «Работай, работай, работай, — Поёт, пролетая игла, — Чтоб капля последнего пота На бледные щёки легла!..» Швея! Ты не знаешь дороги, Не знаешь любви наяву, Как топчут весёлые ноги Весеннюю эту траву... Над кровлею месяц убогий, За ставнями ветры ревут... Швея! За твоею спиною Лишь сумрак шумит дождевой, — Ты медленно бледной рукою Сшиваешь себе для покоя Холстину, что сложена вдвое, Рубашку для тьмы гробовой... Работай, работай, работай, Покуда погода светла, Покуда стежками без счета Играет, летая, игла. Работай, работай, работай, Покуда не умерла!.. [63]

63

...Покуда не умерла!.. — стоит отметить, что это стихотворение переведено отличным поэтом Эдуардом Багрицким.

Рабочие организуют «похоронные кассы»; рабочие каждую неделю вносят в эти кассы определённую сумму. Люди часто умирают; умирают дети от болезней, несовершенные механизмы калечат женщин-работниц... Рабочие становятся коммунистами, они выступают за отмену и ограничение частной собственности... Рабочие читают сочинения Роберта Оуэна [64] и мечтают о перестройке мира на началах коллективного владения средствами производства, на началах всеобщего равенства и совместного труда... Постепенно всё это сойдёт на нет, идеализм сменится профсоюзным практицизмом; и мечта о торжестве высшей справедливости окончательно перелетит из Англии в русские умы... Но покамест в английском обществе зазвучали голоса, говорящие о рабочих, говорящие в защиту рабочих... В 1845 году выходит из печати вторая часть трилогии «Молодая Англия». Книга — роман — называется «Сибилла». Автор — Бенджамин Дизраэли; он не только политик, но и писатель. Роман «Сибилла, или Две нации» развёртывает перед глазами читателей всю беспросветность жизни бедняков. Две нации — это богатые и бедные. Дизраэли изображает нищету деревень, промышленных городов, шахтёрских посёлков. Главная героиня, Сибилла, — работница. По рождению она принадлежит к британской знати, но сама не ведает об этом; её судьба — судьба обычной английской девушки из простонародья. Сибиллу спасает лишь чудо. Описания народной жизни в романе были точны и трогательны, без преувеличения. Дизраэли описывал народ с большой симпатией, но и с большой правдивостью. Дизраэли, которому в высшей степени была свойственна ироничность, в этом романе чрезвычайно серьёзен. Он заканчивает роман пламенными словами о возможности иной жизни; он верит в возможность достижения народного благосостояния мирным путём, вне революций и социальных потрясений...

64

...Роберта Оуэна... — Роберт Оуэн (1771 —1858) — английский социалист-утопист.

В это же время, во второй половине сороковых годов, выходит роман Шарлотты Бронте [65] «Шерли», рассказывающий о движении луддитов. А в 1848 году появится простой и прекрасный роман о рабочей Англии — « Мэри Бартон», написанный Элизабет Гаскелл [66] , женой манчестерского пастора, представительницей плеяды английских писательниц второй половины девятнадцатого века.

И наконец, в 1854 году увидит свет роман Диккенса «Тяжёлые времена» — весь о труде и капитале!..

65

...Шарлотты Бронте... — Три известные английские писательницы, сёстры Бронте, Шарлотта (1816—1855) — прославилась романом «Джейн Эйр». Наиболее известное произведение Эмилии (1818—1848) — «Грозовой перевал». Менее сестёр известна Энн (1820—1849) — также романистка.

66

...Элизабет Гаскелл... — английская писательница, наиболее известное её произведение — роман «Мэри Бартон» (1848), повествующий о жизни рабочих Манчестера.

А «Положение рабочего класса в Англии», это сочинение Энгельса уже создано...

Виктория была ещё ребёнком, ещё правил её дядя Вильгельм, «Старый Билли», когда в Ланкашире пели песню «Олдхемский ткач»:

Я ткач, каких много, бедней меня нет, Мне нечего есть, я разут и раздет, Заплатанней в мире не сыщешь штанов, Все пальцы глядят из худых башмаков. Доли тягостней нет, Чем явиться на свет, Чтобы биться как рыба об лёд. . . . . . . . . . . Натравил Старый Билли судейских на нас Забрать за долги и кровать и матрас, Да промаху тут старый лавочник дал — Вечор все пожитки хозяин забрал. Ничего в доме нет, Лишь один табурет, На котором мы с Марджит сидим. . . . . . . . . . . Ну, Марджит, благую избрали мы часть — Ведь ниже теперь нам уже не упасть! И, значит, с любой переменой теперь Не горе, а радость войдёт в нашу дверь! Нет ни мяса у нас, Нет ни дров про запас. Эх, была ни была — всё одно! А Марджит в ответ: будь у ней что одеть, Пошла б она в Лондон, довольно терпеть! А если бы нам и король не помог, Она б, замолчав, умерла, видит Бог! Нету злобы у ней Против знатных людей, Но она хочет правду найти...

Цены на съестные припасы непрерывно повышались. Несоответствие между заработком рабочих и стоимостью их питания влекло за собой болезни и смерть гораздо чаще, чем это возможно себе представить. Целые семьи постепенно вымирали от голода. Неимоверная нищета стала уделом десятков тысяч людей в страшные 1839, 1840 и 1841 годы. Неудивительно, что в эту пору лишений отношения между рабочими и высшими сословиями крайне обострились. Нужда и страдания навели многих тружеников на мысль, что и законодатели, и судьи, и хозяева, и даже священники являются их угнетателями и врагами, что они сговорились держать рабочий люд в рабстве и подчинении. Несчастные в большинстве случаев сначала плакали, потом начинали проклинать. Их злоба искала выхода в крайних политических взглядах. Но когда слышишь о страданиях и лишениях бедняков, о существовании лавок, где чай, сахар, масло и даже муку продают по четвертушкам, иначе люди не в состоянии купить; когда слышишь о том, что родители по полтора месяца просиживают ночи напролёт у очага, чтобы предоставить единственную кровать и единственное одеяло в распоряжение своей многочисленной семьи, а иные неделями спят на холодных плитах очага, потому что им нечем развести огонь и нечего на нём сварить — а происходит это в середине зимы! — а иные голодают по нескольку дней без всякой надежды на лучшее будущее, да при этом живут, или, вернее, прозябают на тесных чердаках или в сырых подвалах и, измученные нуждой и отчаянием, преждевременно сходят в могилу, — когда слышишь обо всём этом и в подтверждение видишь измождённые озлобленные лица, видишь семьи, где царит отчаянье, разве можно удивляться тому, что многие в пору лишений и горя говорят и действуют слишком поспешно и жестоко?