Принц для сахарской розы
Шрифт:
– Ребята, а теперь давайте покажем нашим американским друзьям концерт! – возгласила она и принялась поднимать нас из-за стола, подталкивая в другую комнату.
Там была настоящая сцена с занавесом! Она занимала часть комнаты, у стены напротив стоял большой кожаный диван, куда сестры при помощи хозяйки с трудом усадили мальчишек.
Нам было не привыкать. Вдвоем с Юлей мы спели песенку: «К сожаленью, день рожденья…» Нурик бойко прочитал стишок. Под занавес мальчишки исполнили матросский танец, отрепетированный с моей мамой, – Лиза быстренько сообразила музыку.
Американцы
Эмми и Лейли чинно встали и исполнили песенку: «Happy birthday to you!»
После чего американские мальчишки посовещались и пошли на сцену.
Они попытались спеть, но стали смеяться и тузить друг друга, потом снова совещались. Наконец им удалось договориться. Старший снял шляпу, прошелся вдоль сцены и, остановившись, произнес:
– Canada – it’s snowing. United States – it’s raining. Russia and Siberia – the weather is fine! (В Канаде – снег, в Соединенных Штатах – дождь, в России и Сибири – отличная погода!)
На этом выступление американцев закончилось, и мы похлопали им, будучи в некотором недоумении. Раскланивались они глубоко, прижимая ладони к груди.
Лиза попыталась их поскорее выпроводить, и ей это удалось. Мы тоже убежали по домам.
Вечером Лиза рассказывала маме о том, какие «мальчики ужасные, совершенно невоспитанные… Если бы не наши дети, прямо не знаю, что бы я стала делать!».
А я думала: почему она не пригласила Венсана? Венсан так чудесно играет на гитаре и поет. Американцам было чему у него поучиться.
Глава 12
Мадам Таджени
Родители Юли предпочитали американцев, наш руководитель и его жена – богатых арабов, переводчики радовались любой возможности совершенствовать язык. Отец Наташи сторонился всех, как и его жена. Врачи держались особняком. Родители Нурика предпочитали моих родителей. У остальных особых предпочтений в общении не было.
Арабское руководство рудника придумало совместные пикники. Выезжали в горы, где заранее была подготовлена поляна с местом для костра. Алжирцы закалывали барана, набивали его тархуном и еще какими-то местными травами, зажаривали барана целиком на костре, разделывали и угощали нас сочным, пропахшим дымом и пряностями мясом. На запах от горного ручья приползали бесстрашные крабы, а среди можжевеловых деревьев и диких смоковниц бегали, шурша иглами, дикобразы.
Мы с Венсаном и Юлей играли в бадминтон. Я, улучив минутку, расспрашивала Венсана, отчего он перестал приходить к нам. Он отнекивался, говорил, что очень занят: в школе занятия, дома занятия, нет времени на игры. Мне казалось, что Венсан избегает общения с нами из-за своих друзей. А что я должна была думать, если Венсан, едва заметив нас, кивал и отворачивался, а то и вовсе старался не замечать, если он был в толпе мальчишек. Наверное, ему нелегко приходилось. Я слышала, как его приятели смеялись над ним, когда он здоровался с нами. Они показывали на нас пальцами и что-то говорили Венсану, наверное, обидное, потому что он все чаще отворачивался от нас.
Мы по-прежнему перебрасывались записками, но встречались редко, в основном на пикниках и в поездках на море.
С пикников началась дружба моих родителей с семьей господина Таджени – директора рудника. Родители к тому времени уже свободно говорили по-французски, то есть могли непринужденно поболтать не только о работе, но и обо всем остальном.
Мадам Таджени, красавица-марокканка, была единственной арабкой в поселке, не закрывающей лицо. Ее трогать не решались. Но она была очень одинока! Она радовалась любой возможности поговорить с русскими женщинами, так как для нее это была вообще единственная возможность общения.
Мадам придумала совместные поездки к морю. Наш микроавтобус, загруженный под завязку, осторожно спускался по горному серпантину и устремлялся к побережью. Женщины и дети, возбужденные и радостные, пели хором: «Светит незнакомая звезда…» Мадам, немножко стесняясь и, коверкая слова, старательно подпевала: «Сньева ми атьервани а дьемя-а…» Глаза ее благодарно блестели, когда мы начинали ей хлопать и подбадривать петь дальше с нами. Она прижимала ладони к сердцу и слегка раскланивалась, краснея.
Ее маленький сын Амин быстро привык к нам, он перебирался на колени к моей маме и звонко смеялся, требуя игры.
– Ехали мы, ехали в город за орехами, по кочкам, по кочкам, в ямку бух! – мама делала вид, что роняет его. Мадам вскрикивала, Таджененок (так мама называла малыша Амина) восторженно взвизгивал, запрокидывая кучерявую голову.
– Бух! – кричал малыш, а потом снова устраивался на коленях поудобнее, хватал маму за руки и смотрел выжидающе.
– Сороку хочешь? – спрашивала мама и брала его ладошку.
Мадам была из богатой семьи и получила французское образование.
– Она стоит столько же, сколько новый «Мерседес», – сказал отец маме. – Дешевле всего идут неграмотные и некрасивые, потом – красивые, самые дорогие – красивые с образованием.
Мадам помнила о своей стоимости и боялась «потерять товарный вид».
– Tout fermer, – говорила она маме, показывая на свою грудь. Мадам берегла фигуру. Маленький Амин не знал вкуса грудного молока.
Когда мадам узнала о том, что мама беременна, она спросила, будет ли Gala кормить ребенка грудью.
– Absolument! – ответила мама, не раздумывая. – Без сомнения!
На пляже мадам распускала волосы, красиво входила в море, красиво ныряла и долго плавала в одиночестве. Наши вздыхали, глядя на ее смуглое, идеальных линий тело, и стеснялись раздеваться. Сидели на расстеленных пледах, ели привезенную с собой провизию и обсуждали мадам.
– Красуется, – ворчала шефиня – Лида Ананьина.
– Ой, девочки, – вступала в разговор Лиза, жена палестинца Саида, – она со своим французским воспитанием так носится! Когда Аминчику годик исполнился, нас приглашали. Так мы же не знали, что надо на машине подъехать к главным воротам, пришли пешком, а нам не открывают. Их чауш – слуга – в упор не видит, если без машины, мы могли до вечера так простоять. Правда, Аминчик? Иди сюда, детка, не сиди на камушках!