Принц и танцовщица
Шрифт:
— Как, вы не знаете, что это был знаменитый банкир Адольф Мекси?
— Откуда же мне знать, господин комиссар. Я интересуюсь работой своею в цирке, своей лошадью и что мне до знаменитых банкиров? Денег они все равно не дадут мне…
— Нельзя ли без шуточек? — сдвинулись комиссарские брови.
— Я совсем не шучу, господин комиссар. Какие же могут быть шутки с начальством?
— Довольно, довольно. Потрудитесь отвечать на вопросы.
— Я готов, господин комиссар.
— Ну и наделали же вы нам хлопот! Ни в каких личных
— Какие же отношения, господин комиссар, когда я понятия о нем не имел. Это может быть установлено свидетельскими показаниями.
— Но почему же именно Адольфа Мекси постигла такая участь?
— Господин комиссар, она могла постичь и всякого другого, даже и вас, если бы вы очутились рядом с Бенедетти.
— Благодарю покорно! — с язвительной улыбкой отвечал комиссар, невольно ощутив холодок в спине. — Благодарю покорно, этого только недоставало! Теперь скажите мне следующее. Я часто бываю в цирке и вижу вашу работу. Вы никогда не делаете промахов, почему же вы промахнулись теперь?
— Господин комиссар, надо же когда-нибудь промахнуться. В нашем деле без этого невозможно, и человек, и его руки — не машина. Да и машина иногда спотыкается.
— Итак, случившееся вы приписываете несчастному случаю?
— Только несчастному случаю, господин комиссар.
— Но почему вы ни разу не оглянулись? Сделай вы это, вы увидели бы свою ошибку.
— Я никогда не оглядываюсь, господин комиссар. Это испортило бы мне весь эффект. Ковбой оглядывается, значит, не уверен в себе. А ковбой должен быть уверен в себе. Только тогда он выгодно «продаст» свой номер.
Комиссар опустив голову, обдумывал что-то, затем вскинул глаза.
— Господин Бенедетти!
— Есть, господин комиссар! — и клоун с густо набеленным лицом под войлочным колпаком приблизился к столу.
— Почему вы остановились именно около ложи господина Мекси?
— Господин комиссар, с таким же успехом я мог бы задержаться у всякой другой ложи.
— Вы знали банкира в лицо? Имели с ним какие-нибудь отношения?
— Господин комиссар, какие же могут быть отношения между бедным клоуном и богатым банкиром? В его глазах я был жалким шутом, забавлявшим его в часы пищеварительного процесса.
— Попробуйте воздерживаться от этих красочных добавлений.
— Буду воздерживаться, господин комиссар.
— Скажите, скажите мне, почему вы спрыгнули с барьера вниз?
— Я должен был сделать вид, что спасаюсь от петли.
— Но вы не всегда поступаете так?
— Не всегда, господин комиссар. Я каждый раз варьирую наш трюк.
— Довольно, я больше ничего не имею. Во всяком случае, и вам, Фуэго, и вам, Бенедетга, в Сан-Себастиане, да и вообще на испанской территории ваш трюк будет запрещен.
— Мы подчиняемся, — покорно заявил Бенедетга.
— Еще бы вы не подчинились! Сегодня же я донесу до начальства. Не знаю, как оно посмотрит. Очень может быть, вам предложат покинуть немедленно
— Мы безропотно, но не без сожаления подчинимся этому. Мы любим Испанию, это наша латинская сестра, — молвил Бенедетга.
Комиссар пропустил это мимо ушей. Он встал, заявив:
— В восемь часов утра прошу обоих в мое бюро. В моем присутствии мой письмоводитель составит подробный протокол.
Едва очутившись за дверью, комиссар попал в железное кольцо газетных корреспондентов.
— Господа, мой служебный долг запрещает…
Но корреспонденты слушать ничего не хотели:
— Интервью, господин комиссар, интервью!
— Господин комиссар, это же мировая сенсация, а вы ссылаетесь на какой-то…
Разом все смолкло, и все головы обнажились. Два санитара на госпитальных носилках, в сопровождении двух карабинеров, покидали цирк с телом Адольфа Мекси. С головы до ног оно было покрыто одеялом.
А в то самое время лакеи под наблюдением метрдотеля сервировали стол, украшая его цветами. И когда все было готово, метрдотель спустился вниз в кухню взглянуть, как справляется повар с зажаренной для Мекси руанской уткой.
Так я не привелось дистрийскому волшебнику отведать блюдо, называющееся «канард а ля пресс».
21. ГЛАВА ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ
Весть о внезапном трагическом конце Адольфа Мекси произвела ошеломляющее впечатление не только в Испании, не только во Франции, а и во всем мире, ибо весь мир знал, если и не по деяниям, то понаслышке банкира, не уступавшего ни по богатству, ни по масштабу финансовых операций своих Мендельсонам и Ротшильдам.
Человек, потрясавший биржей, человек, делавший финансовую погоду, ронявший и поднимавший курс валюты, человек, в двадцать четыре часа свергнувший тысячелетнюю монархию, этот человек должен был умереть много лет спустя где-нибудь в Ницце, с несколькими медицинскими светилами у изголовья широкой кровати под балдахином. И вместо Ниццы, вместо широкой кровати под балдахином, вместо медицинских светил — арена, где смешались в одно опилки, навоз и песок. И ко всему этому удушение от петли — одна из самых плебейских насильственных смертей. Какой нелепый кошмар! Какая жестокая ирония судьбы!
Так или приблизительно так заканчивали в газетах некрологи, посвященные Адольфу Мекси. В этих некрологах по большей части превозносился дистрийский волшебник. Курился фимиам продажной лести, пелись дифирамбы всестороннему гению покойного, его филантропическим чувствам, его скромности и тому, какие громадные суммы расходовал он ежегодно, ежемесячно даже на благотворительность.
Переход Мекси в небытие тотчас же откликнулся в Дистрии.
Несметные богатства дистрийского волшебника, движимые и недвижимые, подземные и надземные, унаследовала кучка дальних темных родственников. При жизни Мекси и близко не подпускал их к себе, ограничиваясь подачками.